День цезарей - [4]

Так что теперь ему, Приску, дорога остается лишь одна. В единственное место, где скрываются ему подобные. Они-то и укроют его, пока уляжется весь шум-гам. Они – это те, кто ждет верного момента, чтобы свергнуть узурпатора Нерона и изничтожить всех его сторонников. Его деянием они вряд ли будут довольны. Но им понадобятся его опыт и осведомленность, а потому в убежище ему так или иначе не откажут.

Дождь пошел на убыль, а затем и вовсе перестал к тому моменту, как отдышавшийся и определившийся со своими дальнейшими действиями Приск отделился от арочного свода и пошел гуляющим шагом как честный, ни в чем не повинный гражданин. Он в точности знал, куда идет и какое впереди ждет будущее.

Глава 2

Пир в ознаменование конца сулланских игрищ[5] был в самом разгаре, когда в дом сенатора Семпрония нагрянули незваные гости. По меркам большинства римских аристократов, дом Семпрония считался достаточно скромным – вероятно, потому, что Семпроний не приторговывал своей честью в обмен на привилегии или послабления в податях. Он даже допустил, чтобы его единственная дочь вышла замуж не за родовитого патриция, а за человека ниже себя – молодого, с ростом по службе офицера Квинта Лициния Катона. Сама Юлия уже умерла, но успела оставить сенатору внука, так что семейная ветвь не заглохла.

Кончина Клавдия с месяц назад никого в Риме особо не удивила. Император был уже стар, стремительно дряхлел и на публике появлялся редко. Говорилось, что почил он мирно, в окружении венценосного семейства и ближайших советников. Столь же благочинно был провозглашен и его преемник (в связи с этим злые языки столицы язвили, что как-то очень уж быстро водрузился на трон новый император: труп старого-то небось сторонники из-за спешки и в склеп убрать не сразу вспомнили).

И вот новым правителем Рима был наречен Нерон Клавдий Цезарь Август Германик. Но ходила также молва, что Клавдия умертвила его молодая супруга. Ядом. И пускай Агриппина трубила, что пурпурная тога честь по чести перешла к ее сыну, но не было секрета и в том, что многие влиятельные персоны испытывают к Нерону решительную неприязнь. Именно их в эту прохладную декабрьскую ночь легко можно было обнаружить среди гостей сенатора Семпрония.

За домом по бокам просторного внутреннего двора располагались столы и ложа. Облачная пелена сошла, и ночное небо прояснилось, отчего снаружи стало прохладней – гости сенатора согревались теплом жаровен. Основным угощением была выпечка, изящно выложенная на блюдах. Сам хозяин занимал почетное место на возвышении, а по бокам от него разместились наиболее знатные гости. Справа на ложе возлежал Британник – утонченного вида юноша с мрачным лицом (сейчас он, занятый какими-то мыслями, рассеянно колупал корочку на пирожке с олениной). Позади него, выпятив булыжную грудь, стоял раб-телохранитель – бывший гладиатор, у которого был подрезан язык, чтобы он никому и никогда не смог выдать услышанное.

Сейчас Семпроний, сместившись влево, обсуждал последние вести из Испании с коренастым, коротко стриженным сенатором, который находился здесь со своей женой. От беседы его отвлек номенклатор[6]: отчаянно-призывными знаками он звал хозяина из коридора, ведущего к передней двери. Семпроний деликатно отер себе губы и кончики пальцев.

– Прошу простить меня, Веспасиан. Я, кажется, кому-то нужен.

– Что? – слегка нахмурил брови гость.

Семпроний, пожав плечами, кивнул на фигуру номенклатора. Жена Веспасиана сочувственно улыбнулась:

– На своем пиру хозяин в рабстве у гостей… Ужасное неудобство.

– Это точно. Прошу, Домиция, услаждайтесь пока с супругом этими закусками. Готов поспорить: в искусстве выпечки мой повар просто чудодей.

Семпроний с улыбкой отодвинулся, после чего уже без оной поднялся с ложа и, отряхивая с туники крошки, через пространство двора проследовал туда, где его с взволнованным лицом дожидался номенклатор.

– В чем дело? – недовольно осведомился сенатор. – Это все из-за музыкантов, будь они неладны? Ты что, не согласовал с ними цену за их игру?

– Да нет же, хозяин, – Кротон озабоченно блеснул глазами. – Там, за дверью, человек из дворца. Говорит, что от Палласа.

– Палласа?

Семпроний нахмурился. С чего вдруг императорский подпевала возымел к нему нужду в этот час? Несомненно, хочет явить себя в свете того, что поддержанный им выкормыш теперь, дескать, на троне… При прежнем императоре Паллас стяжал недюжинное богатство; бесспорно, думает приумножить его и при Нероне. Вот она, одна из треклятых черт нынешнего века: нечистый на руку вольноотпущенник – по сути, вчерашний раб – дорывается до власти и влияния чуть ли не большего, чем у сената. Сенат! Августейший орган, правящий Вечным городом еще с той поры, как цари в нем сменились величественной династией цезарей. А что же ныне? Ныне сенаторы тяготятся под непомерно разросшейся сенью императоров. Хотя многие из нынешних, если копнуть, по-прежнему лелеют мечту возродить те прекрасные дни республики, когда люди служили идеалам Рима, а не объявившим себя полубогами деспотам, снедаемым затяжными приступами чванства, жестокости и глупости на грани безумия.