День ботаника - [24]

– Ну… – Егор озадаченно поморщился. – Я полагал, Лесная Аллергия…

– А вас не удивляет, что среди тех, кто имеет иммунитет, практически никто не работает на государство? Казалось бы, как ни мал процент иммунных, но уж десяток-другой тысяч власти всегда могли бы найти или завербовать. Этого за глаза хватило бы, чтобы установить в Лесу свои порядки. Никаких общин и самоорганизованных ячеек, никакой меновой торговли и прочих вольностей – всё жёстко, упорядоченно, по инструкциям и приказам извне. Но нет, ничего подобного и близко не видно!

– И в чём же, по-вашему, дело?

– А в том, что Лес понимает, кто и с какими намерениями приходит к нему. И решает – допускать его, или нет. И нам невероятно повезло, что властям в своё время хватило мудрости не пойти по пакистанскому или, не дай бог, китайскому сценарию, а искать, пусть медленно, крошечными шажками, общий язык, договариваться…

– С кем? – не выдержал Егор. Он уже устал от загадок и намёков. – С кем договариваться-то? С горсткой фермеров? С Золотыми Лесами? Или, может, с университетскими учёными?

– Да с Лесом же! – улыбнулся завлаб. – С кем же ещё? Похоже, он достаточно разумен, чтобы понимать если не слова, то намерения людей.

Он посмотрел на часы.

– Что-то мы увлеклись, юноша, а мне ещё лабораторию запирать. Разговор это долгий, а сейчас поздно. Может, продолжим в другой раз? И мой вам совет: выспитесь хорошенько, завтра предстоит трудный день.

IX

Лес по-всякому обошёлся с московскими мостами. Одни стояли, почти не тронутые – например, Метромост или мост Окружной железной дороги. Другие лишились въездных эстакад, разрушенных проросшими сквозь камень и бетон деревьями, и теперь нелепо высились над берегами, подобно оставленным гарнизонами бастионам. Третьи, в основном, пешеходные новострои из стали и стекла, обрушились в реку, не устояв на проржавевших насквозь опорах – порой коррозия развивалась в Лесу ураганными темпами. Но большая часть мостов оставались на месте, пусть и обросли так, что совершенно утратили прежний облик. Растительные покровы скрыли опоры и пролёты, густые бороды лиан, проволочного вьюна, ползучего мха и лишайников свешивались до самой воды, и протиснуться под ними было непросто даже скорлупкам, вроде пироги Коли-Эчемина.

Каякер не зря твердил о своей нелюбви к Крымскому мосту. Все – и речники Нгатинского затона, и охотники-одиночки, добиравшиеся от Воробьёвых гор до Парка Культуры коротким путём, по воде, и вездесущие челноки, торгующие с жителями прибрежных посёлков – ненавидели его всеми фибрами своих лесных душ. Нет, на Крымском мосту не обитали хищные твари, нападающие на проплывающие лодки. Пространство под ним не заросло корнями прибрежных деревьев так, что в малую воду лодки приходилось перетаскивать на руках. И даже родноверы, периодически пощипывающие речников, не устраивали здесь засад. Дело было в растении, встречавшемся только здесь и нигде больше. Эта лиана, сплошь затянувшая пилоны, подвесные цепи и фермы моста, давала небольшие, размером со сливу, плоды. При попытке потревожить свисающие до воды стебли, созревшие «сливы» дождём сыпались на неосторожных – и лопались, окатывая с головы до ног дурнопахнущей слизью, смешанной с мелкими семенами, снабжёнными острыми крючками. При попытке смахнуть мерзкую субстанцию с лица или одежды, крючки впивались в ладонь. Лодочники изобретали разнообразные средства против этой напасти – возили с собой огромные самодельные зонтики или, подходя к мосту, натягивали над лодками брезентовые тенты.

Увы, на пироге Коли-Эчемина таких приспособлений не нашлось. Перемазанные вонючей жижей с головы до ног, они выгребали против течения, последними словами понося Крымский мост, реку, Лес, и вообще жизнь, способную довести человека до столь жалкого состояния. Лёгкий вечерний бриз обдувал страдальцев, слизь на лицах, волосах и одежде высыхала, превращаясь в жёсткую бурую корку. Кожа под этими «покровами» нестерпимо чесалась, но стоило поддаться низменным инстинктам – и в пальцы вцеплялись семена, в изобилии прилипшие к вымазанным слизью местам.

– Ах, ты ж, твою дивизию!

Сергей зашипел от боли – вместо лоскута ссохшейся дряни, он содрал пластырь, налепленный на пораненную щёку.

– Потерпи чутка, Бич, осталось всего ничего. В Малиновке отмоемся, постираемся, горилки накатим. У них добрая горилка поспела, наши хвалили.

Сельцо Малиновка, приткнувшаяся к опорам Новоандреевского моста со стороны Нескучного Сада, возникло на карте Леса сравнительно недавно, лет семь назад. Три десятка выходцев с Полтавщины и Винницкой области расчистили глухие заросли малинника и устроились на жительство по-хуторянски основательно, с огородами, мазанками и даже пасекой. Малинник и дал название новоявленному поселению – он, да вездесущие челноки, по достоинству оценившие малороссийский колорит и нравы селян. Схожесть усиливала близость Андреевского монастыря – в руинах бывшего патриаршего подворья вместо пана атамана Грициана Таврического поселилось семейство крупных бурых медведей, и малиновцам приходилось как-то уживаться с опасными соседями.

Несмотря на ироничное к ним отношение (зубоскалы из числа речников-нагатинцев и челноков с упоением плодили анекдоты о «хохлах») Малиновка занимала в Лесу заметное положение. Прежде всего, из-за расположения на пересечении реки и рельсовой нитки МЦК, по которой сновали туда-сюда редкие дрезины. Опять же, недалеко торная тропа Ленинского проспекта, да и до Лужников рукой подать. Мост проходим во всякое время, по рельсам несложно добраться хоть до Большой Арены, хоть до Новодевичьего Скита, хоть дальше, до Бережковской набережной и Сетуньского Стана. Соседство со знаменитым на весь Лес Кузнецом тоже добавляло Малиновке привлекательности, а под опорами моста действовал рынок, на который раз в неделю съезжались окрестные фермеры, охотники и челноки.