День без конца и без края - [4]

- Но как же я пойду? У меня машина. Входи сюда, садись!..

- Вы меня, что ли, Мария Ивановна? - Петя поднял голову от мотора.

Видение исчезло. Мария Ивановна провела ладонью по лбу, поглядела на Петю.

- Это я про себя, Петя... Так просто.

- А-а! - Петя опять уткнулся в мотор.

Парень меж тем отвинтил гайку на головке рулевого управления.

- Ну, как в лагун глядел. Червяк затянут. Давай крути руль!

Петя стал крутить баранку, парень кряхтел и завинчивал гайку.

- Ну как?

- Порядок, - сказал Петя.

- И колесо перетяни. Видишь, спицы разболтались? - Парень ударил сапогом по колесу, потом с маху закрыл капот, передал ключ Пете и кивнул Марии Ивановне: - С пустыми руками не возвращайтесь. Привет начальнику!

И пошел вразвалочку.

- Чего это он? - спросила Мария Ивановна.

- Узнал вас по портретам... Говорит, для большого ученого и я постараюсь. Мария Ивановна, вот вам подушечка. Располагайтесь! А я подшипники подтяну. - Петя взял подушечку с заднего сиденья и подал ее Марии Ивановне.

- Я и в самом деле вздремну. - Мария Ивановна откинулась на подушечку, раскрыла журнал с портретом отца.

Этот же портрет, но сильно увеличенный, висит в овальной раме в гостиной. Рядом в таких же рамах висят портреты Анны Михайловны и самой Марии Ивановны - она молодая, еще студентка, и звали ее Мусей. Она только что вошла в квартиру. В ней трудно было узнать теперешнюю старую, усталую женщину: это была рослая статная девушка со спокойным взглядом пристальных глаз, с короткой стрижкой, в сером костюме, в туфлях на низком каблуке. Было в ней что-то от исполнительного, подчеркнуто опрощенного комсомольского активиста 20-х годов. Она снимала в прихожей туфли и прислушивалась к голосам - мужскому и женскому, - доносившимся из гостиной, где висели видные через дверной проем портреты.

- Понимаешь, вызывают меня в одно заведение и говорят: "Уважаемый товарищ Лясота, ваша селекция может подождать. Сейчас нам нужно разобраться в художественном наследии проклятого прошлого, то есть определить: что ценно для рабочих и крестьян в качестве произведений искусства, а что есть простые предметы роскоши, которые надо пустить в дело. Поскольку вы бывший художник и активист, ваша помощь тут необходима". И бросили меня как специалиста по искусству на эти коллекции. Ну, скажу тебе - настоящий завал! - рокочет мужской тенорок.

- Побольше бы таких завалов, - отвечает весело женский голос.

Муся входит в гостиную. За столом сидят мать и Филипп Лясота. Он худ и важен - в модных широких галифе, в сверкающих сапогах, с редкой рыжей бороденкой и сухим, высоким, чуть свалившимся набок носом. На столе вино, закуски.

- Добрый вечер, - говорит Муся.

- Рад приветствовать надежду семьи и науки, - кривляется Филипп.

- Муся, самовар на кухне. Горячий еще, - говорит мать. - Нет, ты только подумай, что выкинул Филипп? - обращается к Мусе.

Муся молча проходит на кухню.

- Он зачислил нас в свои родственники. И бумаги выписал.

- Какие бумаги? Что за родственники?

- Поставил вас в свой распределитель на довольствие, - лениво, с победной ухмылкой ответил Филипп.

- Какое еще довольствие? - с раздражением спросила Муся.

- Не беспокойся, за картошкой тебя не пошлют, - сказала Анна Михайловна. - Иди сюда, погляди.

Муся подошла к столу.

- Смотри, что он подарил нам! - Анна Михайловна приставляет к груди сапфировый кулон. Потом раскрыла красную коробочку и вынула широкий, крупного плетения, золотой браслет. - Это тебе.

- Что это значит? - Муся требовательно смотрит на Филиппа.

- Да сущий пустяк... Служебный паек, так сказать.

- Что?!

- Филипп, не ерничай. Я ей все поясню, - сказала Анна Михайловна. Понимаешь, Филипп сейчас работает в разборе конфискованных коллекций. И в качестве оплаты за труд они имеют право получить по одной вещи на каждого члена семьи.

- Это кем же вы изволили меня зачислить? - свирепея, спросила Муся. Сестричкой? Или, может быть, кем-то другим?

- А в нашем департаменте полное равноправие и сестер, и братьев, и жен, и матерей.

- Я не имею чести принадлежать к вашему департаменту. И паек мне ваш не нужен.

Она бросила браслет на стол.

- Пардон, - сказал Филипп. И с огорчением: - Ничего лучшего я изобрести не мог, чтобы помочь семье моего учителя.

- Папу оставьте в покое!

- Ну, чего ты взбеленилась? - набросилась на нее Анна Михайловна. - Ты что, не понимаешь? Это ж проформа. Служебная игра! И больше ничего... Не все ли равно, чем платить - деньгами или пайком?

- Ты можешь получать паек чем угодно и жить как угодно. А меня увольте! - Муся пошла к себе в комнату.

- Вот вам и благодарность! - обиженно развела руками Анна Михайловна. Но браслет взяла и спрятала вместе с сапфировым кулоном в складках платья.

- Но любимую вашу книгу... "Дон Кихот" с рисунками Дорэ, может, примите? - спросил Филипп и взял с дивана роскошное издание.

- Краденого мне не нужно, - сказала Муся с порога.

- Глупенькая, книги не крадут - их умыкают, как девушек.

Утро. Муся сидит за столом, пишет. Входит Анна Михайловна в каком-то странном халате, смахивающем на японское кимоно.

- Надо все-таки объясниться, - говорит она, присаживаясь на стул.