День Бахуса - [2]

Еще до приезда в пансионат я утратил способность непринужденного общения с людьми. Человеческая речь вызывала у меня панический страх туземца перед огнестрельным оружием. Обычные земные люди пугали меня похуже, чем иные монстры и лярвы. Своим обывательским идиотизмом они доводили меня до белого коления, когда я врезался лбом в их бараньи лбы, участвуя в сумасшествии междоусобных войн за щепоть табака и горсть сухарей. И я решил, держаться от людей подальше. Их присутствие было лишним.

В моей молодой и творческой голове непрерывно рождались причудливые образы будущих книг, отнимая все необходимое внимание. Неутомимой ордой они носились по осваиваемому пространству, находя его вполне пригодным для тотальных игр. Они весело истребляли друг друга, и тут же вновь плодились, словно кошки на чердаке.

Метаморфозами происходившими в голове я объяснял свои странные выходки, приводившие в изумление даже искушенных безобразников и хулиганов. Впрочем, кое-кто находил другие причины, в вину всему ставилось мое чрезмерное увлечение возлияниями. На это списывалось всё, что ставило меня в невыгодное положение.

Да и как иначе можно объяснить, к примеру, неестественные перепады в настроении, когда от болтовни, перемалывающей в минуту мегатонны чуши, я переходил к столь же неумному сосредоточенному молчанию обиженной коровы. А от меланхоличного бездействия к таким колебаниям воздуха, что несчастных бесов, всюду таскавшихся за мной, охватывала жуткая истерика. Они начинали верещать и так истошно вопить, словно подавились раскаленными углями.

Не спорю, в один кувшин, представляющий внутренний сосуд души, я часто помещал самые несхожие субстанции. Столь разные, что легче камень смешать с водой, а теням обрести плоть. И мне еще доставляло удовольствие наблюдать, как всё в моем сосуде шипит и булькает на грани взрыва.

Будучи еще несмышленым птенцом, явно выраженным бабуррусом (baburrus, балбес), и дня у меня не обходилось без того, чтобы я не отдегустировал литр-другой красного вина. И обязательно poto crapulum, то есть пить допьяна, а не как-нибудь bibere, immo poto – пить, слегка пьянея.

Бахус, хоть длинные языки и болтают, что он путается с Фетидой, с юных лет стал мне близким другом, братом, кумом и сватом. Ведь никто иной, как он, балуется этим миром, словно ребенок с любимой игрушкой. Одно время его даже называли Спасителем, и во многих древних мистериях он представал перед народом как дитя. Впрочем, мало ли кто кого и как называл, а уж тем более, кто к кому и в каком обличье являлся. В этом сложном вопросе надо иметь редкую бдительность и осторожность, обман здесь имеет особый смысл.

Появлению в пансионате предшествовал довольно долгий период, когда доверчиво напиваясь, увешанный цветочными гирляндами, охмелевший я бродил по фригийским полям, с радостью принимаемый во дворцах и хижинах под звуки флейт, свирелей и тимпанов. Встречая молодых менад, увлеченный их песнями и танцами, я забывал обо всем. Под их нежными взглядами я напивался до бесчувствия и надолго оставался в свите самого веселого бога. Я был готов навечно присоединиться к его не на миг не унывающей процессии. И если бы не участие светлых сил, я давно бы укатил, лежа поперек осла, в неизвестном направлении, вослед Дионису. Но заботливое вмешательство не позволяло мне сгинуть раньше времени. Я возвращался.

Хлопотные, но родные отношения с Бахусом не мешали мне. Каждодневное бражничанье не утомляло. И если однажды, ангелы соберут все выпитое мной вино, то полученное пространство влаги Васко Нуньес де Бальбоа вряд ли отличит от безбрежного Великого океана, коий явился ему, когда он прорубился через заросли тропических лесов Панамы.

Выдуманное мешалось с реальным в одну съедобную похлебку. Это было привычно. Еще с детства, когда игры в одиночестве, вдыхая душу в любую мечту, рождали новые миры,. Склонный окружать себя этими мирами я смутно ощущал, что человек всегда находится на границе между выдуманным и реальным, по сути и являясь этой границей. А все остальные его «я», словно стрелки сломанных часов, носятся в разные стороны по циферблату будущего и настоящего. Мысленно мы то здесь, то там, вокруг этой одной неуловимой точки, стержня настоящего, границы между выдуманным и реальным. И вся человеческая суетность застряла в вечном нежелании и неумении быть тем, кем он является.

Именно эти ощущения обусловили мое стойкое пристрастие к возлияниям и сочинительству. Кстати, мне всегда было интересно, как первое отражалось на втором. Ведь порой одно без другого, что сад без заботливого полива, вянет быстрее, чем солнечный луч несется к земле.

Первые нелепые персонажи и образы, с ужасом обнаружившие свое рождение из-под пера, были мало понятны даже мне, их истории сетью опутывали с головы до пят. Под этой сетью я чувствовал себя, как орфическое яйцо сдавленное обручем змеи. Не больше, не меньше. Алхимия слова давалась мне с трудом.

Вдобавок ко всему я пристрастился к бенгу или бангу, как о нем еще упоминал Навои: «Ежедневно он бангом был охмурен и мечты его были, что путаный сон». Бенг в содружестве с Бахусом давал поразительный эффект. Мне казалось, что, растворяясь в переживаниях рожденных от слияния дыма Титанов и сердца Вакха, я обретаю тайну сверкающего потока свободы, и редкое сокровище для избранных становится доступным.