День Ангела - [99]

Ане хорошо и спокойно танцевалось, пока вдруг не явилась эта, оказавшаяся женою Олега Михайловича. За что Олег Михайлович ударил на людях свою жену, Аня так толком и не поняла. Почему он не смог сдержаться? Ведь сам-то… Сам-то был на свидании с ее мамой. Неужели так ревнив? Непохоже. Мама намекала, что его брак давно уже не брак, а ненадежное перемирие с почти ежедневными пограничными конфликтами, что грядет со дня на день громкий бракоразводный процесс с разделом немалого имущества. И вряд ли Олег Михайлович в этом смысле водил маму за нос. Маму за нос вообще водить невозможно, что Аня усвоила еще в раннем детстве. А вот мама Света кого угодно проведет и улыбнется при этом симпатичной ручной лисичкой, и никто-никто на нее не обидится.

Но Никита… Думать о нем было больно. И сбежал он так некрасиво и трусливо. Драпал, а не бежал. И теперь так за него стыдно, а стыдиться возлюбленного — последнее дело. И Ане показалось невозможным находиться там, где они столько часов были счастливы вдвоем. Поэтому она оставила в покое вещи Никиты, которые принялась было складывать не так давно, и занялась своими небогатыми шмоточками. И все валилось у нее из рук, пока не позвонил Яша и не пригласил ее на какую-то выставку познакомиться с его невестой, так он сказал. Яшино приглашение Аня восприняла как бестактность, без всякого на то права обиделась на то, что у Яши оказалась невеста, и зарыдала в телефон так, будто кран сорвало.

Яша тут же выспросил у нее адрес, который она безотказно сообщила по причине женской нестойкости, что начинает доминировать именно в таких обстоятельствах — когда нимб над ликом возлюбленного более не сияет, а становится плоским и глухим, как приложенная к затылку дурно позлащенная круглая картонка. Яша выспросил адрес и тут же прилетел на такси и принялся ее утешать и помогать собирать барахлишко. Что уж они там собрали, что нет, Ане было неведомо. Яша, в то время как Аня безвольно хлюпала носом, запихивал в сумку вещи, которые казались ему скорее женскими, чем мужскими, — вот и все сборы. Аня только Эм-Си Марию собственноручно сняла со стенки и закатала в рулон. Та не сопротивлялась и выглядела вполне безмятежно. Она философски относилась к превратностям судьбы.

Ане некуда было ехать, только к бабушке с дедушкой (на самом деле неродным, о чем все давно забыли, но нежно любимым), которых она бросила, когда взбунтовалась, вдохнув запах сирени, вкусив весны священной, вечной весны. Аня ужасно трусила ехать, курила и трусила, но Яша отобрал у нее сигареты и напомнил, что, собственно, он такой же внук Михаилу Александровичу и Авроре Францевне, как и она, Аня. Что бабушку с дедушкой он давно собирался повидать, проведать и растормошить их слежавшееся гнездышко.

— Поэтому поехали, кузина, — воззвал Яша. — Не будут они корить блудных внуков, а обнимут и приголубят. Мы по дороге гостинцев купим. Есть такое слово — гостинцы?

— Устаревшее, — шмыгнула носом Аня, — но мне нравится. Продуктов не надо везти, там мама хозяйничает.

— А что же? Подскажи.

— Я бы купила домашние тапки. Какие-нибудь смешные, ушастые и глазастые. Бабушке точно понравится, она любит веселые вещи, правда, надевает только тогда, когда ей кажется, что ее никто не видит. А дедушка будет ворчать, но он всегда ворчит на подарки, а потом вовсю ими пользуется, когда привыкнет, когда подарочек полежит и пропитается духом дома.

Тапки были куплены: пара серых кроликов немалого размера для дедушки и пара зеленых котов для бабушки. И еще букет и торт, на чем настоял Яша.

— Без букетов я в гости не хожу, — заявил он, — а торт целиком съем сам, если вы все будете чиниться и капризничать.

Но никто не чинился и не капризничал и не вспоминал обид. Внуков обняли и приголубили, как и предсказывал Яша, тапки были приняты благосклонно и выставлены на комод с уверениями, что они там не задержатся и будут обязательно использованы по назначению. Михаил Александрович, исхудавший и бледный, был слаб, но крепился, Аврора Францевна проявляла чудеса расторопности, готовя праздничное чаепитие, и Аня, у которой где-то под ложечкой варился суп под названием «личная драма» и выкипал, оседая на ресницах каплями солененького бульона, не замечала, насколько сдали дедушка и бабушка.

Они же, вдохновленные недавним визитом Вадима, после которого прошло не более трех часов, обрадованные встречей с внуками, в свою очередь не замечали грустных и мокроватых Аниных ресниц, не замечали, что уголки ее губ, если за ними не следить, тут же никнут, нагоняя на подбородок тоскливую голубоватую тень. Или вполне возможно, что и замечали, но праздник есть праздник, и не убивать же его назойливыми расспросами и беспомощным сочувствием. Это все потом, потом! Успеется. А пока — вот они, чашки в голубых узорах из парадного сервиза, пузатая сахарница и чайничек из него же под чистенькой, сложенной вчетверо льняной салфеткой, чтобы чайные листья взопрели и настоялись, тарелочки под торт и тяжеленькие серебряные ложечки, потемневшие, потому что недосуг было их чистить в последнее время.

— Ах, какой стыд! — огорчилась, глядя на «семейное серебро», Аврора Францевна. — Серебру положено мягко, скромно и благородно сиять, а тут… Такая незадача. Лучше я достану повседневные, из мельхиора. Такой простенький новодел. Кто-то их нам подарил? Им всего-то лет тридцать, наверное.