День Ангела - [44]

— Ах, еще бы музычку сюда, — молвил Пицца-Фейс, стоя над ванной с компьютером в руках, — что-нибудь этакое, эпическое, Баха или Вагнера, «Полет валькирий», к примеру, хотя терпеть его не могу… Девочки, включайте фонарики, — велел Пицца. В глазах его бледно-зеленых полыхнул огнем острый красный перчик, и он медленно выпустил из рук компьютер, и тот погрузился на дно, испустив едкий дым и шипя отвратительно, словно исчадие ада.

И свет погас.

И свет погас в трех центральных районах. Погас на Седьмой Советской, где злостный хулиган Вариади, получив желанную порцию драйва, вздыбил плоть и отправился в постель со своими сообщницами, чтобы до прибытия сотрудников известных структур (а в том, что они явятся, Пицца изначально нисколько не сомневался) успеть по-язычески отметить победу над врагом в лице «Петроэлектросвета».

Свет на мгновение погас и на пересадке в метро, а, когда вспыхнул, Никита нос к носу столкнулся с этой мразью, сексуальным мародером Войдом, которого за каким-то чертом принесло на площадь Восстания. Свет погас на Петроградской стороне, на Зверинской улице, где Аня в слезах проклинала свою злую долю. Свет погас на Васильевском острове, где в старом доме на Третьей линии у допотопного решетчатого электрокамина, в который уж раз за последнее время листая семейный альбом, тихо предавалась воспоминаниям пожилая супружеская пара — Михаил Александрович Лунин и Аврора Францевна Лунина-Михельсон.

Свет погас в «Палас-отеле», где в лифте застряло только что прибывшее семейство Луниных-Михельсонов-Полубоевых, или Полубоевых-Луниных, или просто Полубоевых, как склонна была рекомендовать свое семейство великолепная, несравненная Оксана Иосифовна.

— Русские и сервис — понятия несовместимые, — с томной усталостью изрекла Оксана Иосифовна, шумно вздохнула и в темноте наступила на ногу сопровождавшему семейство служителю отеля, который тихо пискнул и на всякий случай прижался к пластиковой стенке, развернув ступни в первой балетной позиции, в надежде, что таким образом он сократит шансы быть травмированным острыми каблуками ее восьмидесятикилограммового великолепия. — Я же говорила тебе, Вадька!..

— Так уже поехали, — сморгнул во вновь вспыхнувшем ярком свете Вадим Михайлович Лунин-Михельсон, — и пяти минут не просидели. А в Хайфе, если ты, конечно, помнишь, мы как-то полчаса проторчали в лифте. В бытность твою вице-мэром, дорогая.

— Но свет там, между прочим, не гас, и кондиционер работал, а мы не стояли стоймя, а сидели на мягком диванчике… А тебе, Вадька, лишь бы меня подколоть, лишь бы гадость сказать. При чем тут мое вице-мэрство? Я что, электричеством ведала? Или все-таки в основном культурными мероприятиями? Подумаешь, там — полчаса, а здесь — пять минут! Пять минут, а не полчаса и не полтора, потому что мы иностранные граждане, а русским всегда было в кайф прогнуться перед заграницей! Это для тебя новость, а, Вадька?!

Лифт остановился, и двери распахнулись в мягко освещенный холл. Семейство, возглавляемое бурно кипящей Оксаной Иосифовной, препроводили в семейный «люкс». Оксана, у которой день был расписан по минутам, сразу же заняла ванную, откуда, перекрывая голосом шум воды, отдавала руководящие указания мужу и сыну. Они, впрочем, не обращали особого внимания на Оксанины распоряжения и, тихо переговариваясь о своем, мужском, секретном, легкомысленном, копошились в багаже, выуживая из чемоданов подходящую для Петербурга одежду.

— А ты, Яков, — заявила освежившаяся Оксана Иосифовна, выплывая из ванной в облаках душистого пара, — а ты, Яков, мог бы сопровождать меня на прием. Там будет очень влиятельный человек, раввин Изра…

— Оксаночка, радость моя, — раздраженно перебил жену Вадим Михайлович, — не забывай, радость моя, что у нас с Яшей тоже есть дела. Яшу, напомню тебе, ждут в консерватории, а раввинов с синагогами нам и дома хватает.

— Я всегда знала, что ты антисемит, Михельсон! — констатировала Оксана Иосифовна и, обернувшись к сыну, нежно поцеловала его. — Удачи тебе, Яшенька!

Когда же Оксана Иосифовна, расфуфыренная, позлащенная и надушенная, отбыла, отец с сыном, улыбнувшись и кивнув друг другу, с видом независимым и гордым отправились в сторону примеченного по пути бара. Дабы принять терапевтическую дозу коньячку, дозу, необходимую для восстановления в их тонких организмах метаболического баланса, регулярно нарушаемого мощными протуберанцами, энергетическими сгустками, спонтанно испускаемыми Оксаной Иосифовной, Ее Великолепием.

* * *

— Ну, Кит, — нудел в спину Никите блудодей Войд. Нудел от «Восстания» до «Чернышевской», где вышел вместе с Никитой. Прилип как банный лист. — Ну, Ки-и-ит, — нудел Войд и забегал вперед, и шел спиной вперед, и повалился бы на эскалатор, если бы Никита не удержал его, чисто инстинктивно ухватив за лацканы. И плюнул мысленно, пожалев, что удержал гадину. Так ему и надо было бы, если бы свалился и отбил себе что-нибудь важное, чтобы неповадно было с чужими девушками… чужих девушек… по чужим девушкам… Ммм, сволочь! Козел! Гад ползучий! Глюкало гламурное, одним словом, без чести и совести.