День ангела - [57]

Доктор Линдеман взял у больного, на миндалинах которого были папулы (вторая стадия сифилиса), немного выделений, сделал на своей левой руке разрез и внес в него эти выделения. Спустя несколько недель появились симптомы тяжелого заражения, которое распространилось по всему телу. В заключительном докладе Парижской академии от 18 ноября 1851 года говорилось: «Это было зрелище, разрывающее сердце. Представьте себе молодого мужчину с красивым и одухотворенным лицом, все тело которого было разъедено фагеданическими шанкрами и являло собой признаки конституционного сифилиса в его самой тяжелой форме. Он хотел довести опыт до конца и противился всем просьбам лечиться».

Когда наступила эра бактериологии и были открыты возбудители венерических болезней, многие врачи усмотрели в этом новый стимул для опытов на себе. Так, например, для гонореи удалось найти верное решение, применяя слабый раствор азотнокислого серебра. При сифилисе это было труднее. Французский врач Поль Мезоне в 1906 году попросил Мечникова и Ру, которые работали тогда в нашем Институте Пастера, чтобы они привили ему сифилитический материал в двух местах и смазали это ртутной мазью. Ни один из них не отказался выполнить его просьбу. Сам Мезоне привил себе и четырем обезьянам сифилис еще прежде. Мезоне и первая обезьяна остались здоровы, две обезьяны, которым вовсе не втирали мазь, заболели на семнадцатый день, обезьяна, которой втерли мазь через двадцать часов, заболела на тридцать девятый день.

Я сейчас только заметил, что по-русски сифилис называют «дурной болезнью». Но ни один из врачей, которые ставили на себе эти опасные опыты, не обратил на эту сторону дела ни малейшего внимания! Значит, ими руководило что-то еще, и, кроме чисто медицинского и научного интереса, они испытывали простое человеческое милосердие и желали поставить себя на место тех, от кого общество с презрением отворачивается. В отношении наркоманов мы имеем дело с еще большей жестокостью, чем та, которую проявляют люди к больным венерическими болезнями, калекам и сумасшедшим. Наркоманы рассматриваются на том же уровне, что и преступники. Лечат их, как правило, только по настоянию родственников, да и те очень скоро сдаются и отступают. Тот опыт, который я собираюсь поставить на себе, должен исправить эту картину и вернуть человеческое достоинство тем, кто якобы утратил его, поддавшись «постыдной» слабости. Я буду работать как ученый, буду наблюдать за всем происходящим во мне со стороны, записывать каждый оттенок и каждую мелочь, а потом, выйдя из наркологической зависимости, в чем я ни секунды не сомневаюсь, предложу медицине тот ключ, который подойдет к лечению наркомании не только как физиологического, но в первую очередь нравственного явления».

Нет сил переписывать дальше. Я и так понимаю, чего он добивался: он добивался оправдания. Он думал себя обмануть. Ему нужно было уйти от чего-то, что угнетало его уже давно, но он не знал, как это сделать, и нашел себе лазейку: научные опыты. Он не посмел признаться себе, что ищет просто облегчения собственной боли. А я ничего не понимала, и мне казалось: он все еще маленький мальчик.

Анастасия Беккет – Елизавете Александровне Ушаковой

Лондон, 1935 г.

Лиза, я здорова, не тревожься за меня. Патрик уезжает в Маньчжурию. Но сначала он хочет заехать в Германию, увидеть своими глазами, что там происходит. Знаешь ли ты, что все партии, кроме нацистской, в Германии уже запрещены, а все, кто не согласен с режимом, брошены в тюрьмы? Все это очень похоже на то, что сейчас в России, только в России это называется коммунизмом, а в Германии – нацизмом. Патрик говорит, что Англия стоит на пороге заключения с Германией морского соглашения, которое приведет к такому усилению нацистов, что скоро весь мир затрещит.

Теперь самое главное: вчера я спросила его, что мне делать – уехать в Париж или ждать его в Лондоне. Он сказал, что мне лучше уехать в Париж. Я не ожидала, что он так прямо и грубо ответит мне, и не выдержала, разрыдалась. Потом начала кашлять. Он сначала хотел уйти, но не ушел, а опустился рядом на корточки – я сидела на ковре перед камином – и начал осторожно гладить меня по голове. От этого стало только больнее.

– Зачем тебе оставаться в Лондоне? – спросил он с удивлением. – Ведь там же семья.

Я подумала, что он разлюбил меня и хочет от меня избавиться, а я так долго не догадывалась об этом! И пока он не сказал мне всю правду в лицо, я почему-то была уверена, что он любит меня и будет любить, несмотря ни на что!

– Так лучше, чтобы я уехала, да?

– Я думаю, да, – напряженно сказал он. – Потому что мы уже не можем жить как раньше…

У меня вдруг так ослабели руки и ноги, что я почти перестала их чувствовать, словно они отнялись.

– Давай не будем сейчас! – заторопился он. – Тебе тяжело, ты очень болела. Когда я вернусь, мы подумаем.

– О чем мы подумаем?

– Подумаем, что нам делать дальше.

– Ты сам сказал, что нам делать! Ты сам сказал, что мы не можем быть как раньше!

Он весь побелел:

– А чего ты хотела? Чтобы я сделал вид, что ничего не помню? Или, может быть, ничего и не было?