Демьяновские жители - [179]
Мышковский не возражал против устройства кузниц в церквях, считая их хоть и памятниками, но вредными. На церкви, по своему обыкновению, Мышковский смотрел злыми глазами.
Серафим Куропаткин, с выражением отчаянного упорства на лице, с таким же, как когда-то ходил в атаки, стоял непоколебимо в дверях.
— Вам такого права не дадено — разорять памятник искусства, красоту! Не вы строили, суньтесь-ка. Покажь распоряжение свыше.
— Я заместитель председателя райисполкома! — сказала начальственно Варвара. — А за бузотерство получишь пятнадцать суток. Хотя я и уважаю инвалидов.
— А ты меня не припугивай. Я таких-то нахрапистых баб видал да через себя кидал. Дай документ вышестоящих! Он у тя имеется? Без разрешенья товарища Быкова мы тут устраивать кузню не дозволим, — еще напористее проговорил Куропаткин, для весомости довода пристукнув деревяшкой с целью, чтобы забрызгать красивые туфли Мышковского, что ему и удалось — грязь цевками брызнула ему на ноги.
— При чем здесь Быков? — сдерживая гнев, проговорил Мышковский. — Директор совхоза консультировался в управлении культуры. Искусства здесь высокого нет, и мы дали согласие использовать объект по своему усмотрению.
— Не наводи, разлюбезный, тень на день: нашу церковь строил сам Казаков! — отбил его довод Серафим.
— Такой факт, разлюбезный, еще не доказан. Нам известно больше. Знаток нашелся!
Около церкви стали собираться старухи, среди них возвышалась горой Варвара Мысикова. Она решительно заявила:
— Пущай тут останется библиотека, а кузню мы не дадим.
— Ишь какая дурь!
— Не допустим! — поддержали другие.
— Давай документ, иль пущай сделает указанье товарищ Быков! — продолжал стоять на своем Серафим, закуривая дешевую сигарету и не двигаясь с места.
— Данная постройка с толстыми стенами хорошо приспособлена именно для кузницы, а для музея, если таковой вообще понадобится рабочим совхоза, мы подыщем надлежащее помещение, — заявила Варвара. — Не знаю, какая в ней культурная ценность, а что в церкви проглядывает опиум — тут сомнения нет.
— Ты дуру-то, Куропаткин, не пори, — и без того кирпичного цвета лицо Карманова надулось и побагровело, сделавшись красным шаром, — не суй нос, куда тебя не просят!
— Высоко берешь, да где сядешь? — не полез за словом в карман Куропаткин.
— Расходитесь. Открыли, понимаешь, войну, — тоже сбавив тон, проговорила Варвара. — Здесь не вашей компетенции. Мы ценим мнение трудящих, но нам лучше знать, что надо, а что не надо.
За липами послышался треск мотоцикла, и к кузнице подъехал в своей неизменной, с обвислыми полями, шляпе Селезень. И без того маленькое и сизое лицо Ипата Антоновича съежилось от стужи и казалось с кулак размером. Он скромно поручкался со своим прямым начальником, с Мышковским, проговорив с почтительностью:
— Радый, так сказать, приветствовать!
— Здравствуй, — не глядя на него, буркнул Мышковский.
— Не хорошо, дядя, противиться руководящим лицам. Анархию допускать вредно для самих же трудящихся, — назидательно по отношению к Куропаткину и старухам и одновременно с тактом подчиненного лица, находящегося рядом со своими начальниками, произнес Селезень. — Порядка не знаете?
— Этот еще чего вылупился? — взъерепенился Серафим, принимая еще более воинственную позу.
Минут через пять, отряхивая плащи, все вошли в теплый и светлый кабинет Карманова.
— Наша некультурность, — Селезень дул на посиневшие от холода руки, не удержал и выронил свой объемистый, всегда набитый какими-то бумагами портфель.
— Все-таки кузницу следует устроить, — тихо и скромненько сказал Мышковский. — Стены капитальные — послужат.
— Сделаем, чего там, — махнул, не задумываясь, рукой Карманов.
— Сообразуясь с нынешним прогрессом, надо провести среди рабочих лекцию о правопорядке трудящихся, — заметил Селезень.
— Не помешает, — кивнула Варвара. — Ну, как надои? Рабочим предоставил хорошее жилье — надеюсь, стали поприлежней? — обратилась она к Карманову.
— Где там! Неблагодарный народ. Ни черта не повысили молоко. Я всегда стоял на точке — на людей нужна узда. За этот квартал — недовыполнение. Кричат: поднимайте соцкультбыт! Вот и горланят в каждом закоулке: давай этот самый быт. А работать пусть идет дядя.
— Лени от нас, понимаете ли, не отнимешь, — заметил Юзик, — народ — он масса темная, рассудивши диалектически.
— А уж на что мы не заботимся. Взять хотя бы жилье. Считай, городские квартиры. Чего, спрашивается, им еще надо? — пожал толстыми плечами Карманов.
— Думаю, что узды, — сказала с уверенностью Варвара, — как ни толкуй — народ нельзя перекармливать. Вредно.
— Чем скорее мы оторвемся от крестьянского наследства и окультурим деревню, тем надежнее будет экономика, — заметил Мышковский.
— От всего, однако, отрываться не следует, — возразил Карманов. — Крестьянин — при земле, хорошие традиции при работе с ней забывать не следует.
— Сейчас другой хлебороб. И новые социальные условия.
— У них там — горизонт, — кивнул на потолок Юзик, — не в навозе копаются.
— Какой разговор, — согласился Селезень, выразительно кивнув головою.
Варвара отошла с Кармановым к окну, тихо спросила:
— Быков у тебя вчера был?
Новый роман известного писателя Леонида Корнюшина рассказывает о Смутном времени на Руси в начале XVII века. Одной из центральных фигур романа является Лжедмитрий II.
В настоящий сборник вошли повести и рассказы Леонида Корнюшина о людях советской деревни, написанные в разные годы. Все эти произведения уже известны читателям, они включались в авторские сборники и публиковались в периодической печати.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В предлагаемую читателю книгу популярной эстонской писательницы Эмэ Бээкман включены три романа: «Глухие бубенцы», события которого происходят накануне освобождения Эстонии от гитлеровской оккупации, а также две антиутопии — роман «Шарманка» о нравственной требовательности в эпоху НТР и роман «Гонка», повествующий о возможных трагических последствиях бесконтрольного научно-технического прогресса в условиях буржуазной цивилизации.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.