Демонстрация силы - [4]

– Сколько картечниц можем экстренно развернуть?

– Две, третью клинит.

Плохо. Нужной плотности огня на высоте не создать. Да и не факт, что вообще достанем. Серо-зеленая махина приближается. Похоже, даже две пушки не успеют подготовиться к работе. Еще ближе. Жесткий, дюралюминиевый корпус стапятидесятивосьмиметровой длины. Девять тонн смертоносного груза на борту.

Он напоминает летающего слона. Медленный, уверенный в себе. Воздушный таран, способный сокрушить любое препятствие, огромный, но элегантный, двигающийся с неуловимой грацией. Интересно, внутри там действительно люди или эта махина живая? Летает сама по себе, выбирает цели, нападает… Каждый механизм представлялся Николаю Иудовичу живым – даже глядя на истерзанные тела танкистов, он подсознательно недоумевал: картинка не складывалась. Танк сам по себе был существом, он мог нервничать, сердиться, у него был характер. Люди? Зачем внутри люди? Вот и сейчас, с дирижаблем, к горлу подступило знакомое чувство. Он смотрел на воздушное судно как на медведя на охоте, пытался понять его характер, повадки, предугадать действия. Именно его действия, а не тех карликов, что сидят в корзине.

Не получилось. Бомбы не падали, произошло нечто совсем странное – от воздушного слона отделился только один предмет, что-то небольшое, точка, черточка… Судно начало уходить, черточка же превратилась в копье и, издавая тонкий неприятный звук, словно луч мгновенно пронзила воздух; на две трети воткнулась прямо за третьей картечницей гарнизона. Из земли теперь торчала ослепительно блестящая серебряная стрела высотой не более двадцати вершков и толщиной в полвершка. Подойдя ближе (солдаты заботливо укрылись в окопе, приблизиться к возможной бомбе никто не решался), Николай Иудович увидел, что древко испещрено письменами, а острое как бритва оперение уже начало раскаляться и становиться ослепительно-белым. Стало ясно, что никакого взрыва не будет, но может произойти гораздо худшее.

Это было второе копье Гунгнира – древний артефакт, значит, таки выуженный немцами в начале ХХ века из частной коллекции. О «стреле» было известно государю и еще паре приближенных, включая Иванова, но никто не был уверен, действительно ли оно в руках противника либо слухи о нем были пропагандой. Сила копья была чрезвычайной, и расчет Войрши в данном случае был прост. Активированный через скорость падения артефакт заработал; теперь через четверть часа на радиусе в тридцать верст не останется ни одной живой души. Это произойдет без огня, газов или чего-то другого. Люди просто упадут замертво. После этого копье рассыплется прахом, сделав свое черное дело, чтобы возродиться спустя сто пятьдесят лет у новоизбранного владельца. Покинуть радиус поражения за пятнадцать минут, конечно, не получится, даже если гнать лошадей по грязи что есть мочи. А вот австро-венгерские армии, по согласованию с союзником, наверное, уже отступили за пределы опасной зоны. Впрочем, лазейка для государева войска еще есть.

– Гарнизон!..

Он поднял людей. Вышел перед грязной измученной толпой. Еще раз подумал об одышке.

– Братья. Я обращаюсь к вам сейчас не как ваш военачальник. Ситуация, в которой мы находимся, критическая. Предмет, что был сброшен на нас, меньше чем через десять минут, – тут он взглянул на часы-луковицу и еще раз удивился, как быстро бежит время в таких ситуациях, – уничтожит все живое вокруг.

Недовольный шум. Плохое начало. Еще пара фраз – и начнется стихийное бегство.

– Братья. Выход есть. Мне доподлинно известно, что, если одна живая душа по собственной воле решит отдать свою жизнь за всех, взрыва, – нехорошее слово, но он другого не подобрал, – не будет. Мы не можем взять пленного и бросить его на оперение копья – обагрив артефакт кровью насильно. Нам нужен человек чистой души, сам решивший отдать жизнь за всех. За товарищей. За государя. За страну.

Шум нарастал. Вопреки ожиданиям, перед строем никто не вышел. Моральный дух войска был окончательно подавлен безвылазными окопными сражениями. Он ждал. Сверлил взглядом. Держал паузу. Вдруг донеслось: «А сам-то?» Потом это стало повторяться все чаще и чаще. Солдаты уже почти скандировали. В глубине души Николай Иудович с самого начала знал, что так получится.

Он распустил строй и пошел к копью, долго, наверное, еще минуту, смотрел на белую бритву, торчащую из земли, пошел дождь, и его капли стекали по ней забавными ртутными шариками, в голове крутилось «надо что-то вспомнить», но память молчала. Николая Иудовича наполняли лишь разочарование и усталость, жизнь совсем не хотела проходить перед глазами, как ему кто-то рассказывал, напротив, снова начала мучить одышка и липкий неприятный пот потек по загривку. Николай Иудович вдруг представил дирижабль и почему-то почувствовал себя слоном, потом подумал: пора, на удивление легко упал на копье, но свалился в самую грязь и, размазывая ее по лицу, подумал: «Неужели там тоже грязь?» – потом встал и окинул взглядом все вокруг.

Копья больше не было. Солдаты толпились вокруг, кто-то взял его под руку, кто-то протянул грязный мокрый платок. И тогда он понял, что жертва была не нужна. Достаточно было намерения ее принести. Но ощутил ли он радость? Нет. Только разочарование и усталость. Разочарование и усталость.