Демон - [94]
Линда сначала почувствовала, а потом и заметила перемены, происходящие с мужем. В нем появилась какая-то странная напряженность. Его движение и реакции были слишком порывистыми и резкими, чуть ли не судорожными. Сперва она думала, что это связано с какими-то проблемами по работе, но проблемы бывали и раньше, и в таких случаях Гарри обычно задерживался в офисе допоздна и слегка замыкался в себе. Теперь он возвращался домой даже раньше обычного, и так продолжалось уже несколько месяцев. Он не был замкнутым, не был рассеянным, как это бывает, когда человек погружен в свои мысли, но стал крайне чувствительным, и со временем эта чувствительность переросла в раздражительность. Он не был груб с нею, почти не кричал на детей, но она видела, что его раздражает, когда дети шумят, и он морщится, словно все его нервы оголены, и как будто борется с собой, чтобы не сорваться и лишний раз не наорать на расшалившихся ребятишек.
Ее беспокойство росло с каждым днем. Ей не хотелось выступать в роли надоедливой женушки, лезущей в дела мужа, но однажды вечером она все же спросила, все ли у него хорошо. Он ответил ей резким «да» и перевел разговор на другое.
Постепенно она поняла, что все ее мысли заняты только Гарри: его что-то тревожило, она тревожилась за него, и эта тревога стала настолько невыносимой, что ей пришлось снова поднять эту тему. Она дождалась, когда дети уснули, и снова спросила у Гарри, все ли у него хорошо.
Все хорошо.
Она на секунду замялась, боясь продолжить, но страх промолчать был сильнее. Это точно, Гарри? Я имею в виду, может быть, у тебя что-то случилось и ты просто не хочешь мне говорить, чтобы я не волновалась?
Ничего не случилось. С чего вдруг такие настойчивые расспросы?
Извини, милый, я не подумала, что тебе может быть неприятно. Но я беспокоюсь.
Почему?
Ну, ты в последнее время какой-то нервный… как будто тебя что-то тревожит.
Тебе беспокоиться не о чем.
Линда снова замялась, но заставила себя продолжить. Может быть, тебе стоило бы позвонить доктору Мартину?
Зачем? В его взгляде и голосе сквозило искреннее удивление.
Не знаю, милый, просто я почему-то вдруг о нем вспомнила.
Слушай, мне нечего ему сказать, а ему-то уж точно нечего сказать мне. А теперь, если ты не возражаешь, я предпочел бы завершить обсуждение вопроса о моем здоровье.
Линда старалась придумать что-нибудь легкое и пустяковое, о чем можно было бы поговорить, но на ум ничего не пришло. Через пару секунд она вышла из комнаты, и набрала себе ванну, и попыталась унять беспокойство горячей водой с ароматическим маслом.
Колеса электричек продолжали выстукивать свою песню для Гарри, вот и все, дело сделано… вытирать промокашкой… но прошло несколько месяцев, и она, эта песня, на него больше не действовала. Ощущение свободы и радостное возбуждение истощились со временем, вернулась былая нервозность и гложущая тревога, с каждым днем становясь все настойчивее. И, наверное, по нему было что-то заметно – Линда уже не раз спрашивала, все ли у него хорошо. Ему не хотелось грубо отмахиваться от нее, но подвергаться расспросам было невыносимо. Какое-то время воспоминания об остроте ощущений после происшествия в метро помогали справляться с тревожностью, но постепенно дошло до того, что они не просто перестали его вдохновлять, но и добавили к нараставшей тревожности жаркое чувство вины. Он вспоминал, как в газетах писали о семье погибшего человека – вот и все, дело сделано… вытирать промокашкой, – и все сжималось внутри, его щеки пылали, и ему начинало казаться, что все вокруг с подозрением поглядывают на него. Долгое время воспоминания о том, как он толкнул тело, стоящее перед ним, заряжали его возбуждением, достаточным, чтобы заглушить угрызения совести и мучительную тревожность, но глухой стук становился все громче, крики толпы – все пронзительнее, и тело намеченной жертвы уже не желало послушно падать на рельсы, оно вцеплялось в него и тянуло его за собой.
А потом грянуло новое бедствие, вернее, не грянуло, а червем просочилось в сознание из каких-то темных глубин. Слабый шепот, превратившийся в оглушительную уверенность. Гарри чувствовал, как она, эта уверенность, бьется внутри, и даже пытался ее побороть, пытался ей сопротивляться, но быстро сдался, смирившись с неизбежным. Он сделает это снова. Обязательно, неотвратимо. И как только он понял, что так и будет, пришла еще одна мысль: на этот раз все должно быть по-другому, иначе он не получит удовлетворения.
Гарри столкнулся с немалыми трудностями, пытаясь придумать, как все должно быть в следующий раз. Буквально две-три секунды раздумий – и его начинало подташнивать и даже легонько трясти. Вскоре он понял причину, по которой прошлый прием не сработает. Слишком мало личной вовлеченности. Нужен более тесный контакт. Да, вот и решение. Нужно больше личного участия. Непосредственного участия.
И вновь восторг предвкушения развеял внутреннюю напряженность, и Гарри почувствовал себя свободным. Но он уже понял, что нельзя слишком долго об этом думать, потому что от долгих раздумий ему снова делалось беспокойно.
