Демон абсолюта - [52]

[375]. Необходимость изучать диалекты и генеалогию. Два шейха, присоединившиеся к походу. Прибытие в лагерь серахин и ночная беседа (см. «Семь столпов мудрости», главы LXX–LXXIV).

Лоуренс из принципа никогда не вмешивался в проповедь Восстания; но этой ночью у него не было выбора: он заговорил. Не о Восстании; о пустыне. Сначала он должен был возродить старинную ненависть и презрение кочевников к оседлым жителям, упоение добровольно избранной нищетой, ничтожество городов в их мерзостном блеске перед одиночеством, усыпанном звездами и осиянном безмолвием Бога. Что еще составляло закон пустыни, как не вечный отказ от того, что принимается мирскими людьми, ее презрение к тысячеликому демону, которого городская толпа зовет счастьем[376]?

Нет примеров, чтобы на Востоке не прислушались к тому, кто говорит о Боге. Даже одобрительные возгласы замолкли. И чувство, которое, как ощущал Лоуренс, возникало перед ним из тени, окружавшей их тесный круг, было смирением.

Восстание, продолжал он, похоже на пустыню. Что можно в ней завоевать? Ничего. Акаба взята — надо идти на Ярмук. После Ярмука — следующий поход. Восстание требовало страданий пустыни — самых великих, сражений пустыни — самых опасных. Восстание шло от города к городу, не для того, чтобы там обосноваться, но для того, чтобы достичь того огромного города, который звался Аравией, и о котором оно не знало, так же, как кочевник не знает тех мест, куда толкает его пустыня. Но воины Восстания несли его в своих сердцах, как Бога, чей образ оно представляло собой [пробел], и, когда они становились несчастными, это было их преображением.

В то время как города кишели благоразумными рабами.

На протяжении тысячелетий восточная пустыня считает бесполезным то время, когда она не внимает пророку. Пророк — это человек, который открывает другим часть божественного в них, о которой они не ведают. Поспешная, лихорадочная речь, которую слушали серахин вокруг угасающего костра, куда никто уже не подкладывал пальмовые ветки, были словами пророка. Лоуренс, не сознавая того, в первый раз — может быть, и в единственный — проповедовал не евангелие Пустыни, не евангелие Восстания, а свой собственный закон; в первый раз тоска, снедавшая его, обрела форму, став в то же время потрясающей заразительностью момента откровения. Под пустыней, под восстанием, ставшими неистовыми символами его драмы, те, кто окружали его, внезапно почувствовали доисламскую наготу, инстинкт, затерянный в глубине времен, который видел связь древних семитов с животным, которое убивает, или которое убивают они, в то время как окружающие их народы были связаны с растениями; инстинкт, который заставлял их бросать ниц своих пленных, ударяя их кулаком в затылок, и сдирать с них кожу заживо перед своим Богом сил. И серахин, слушая этот призыв в его жестоком одиночестве, верили, что слышат братский голос своих мертвецов, погребенных под песками, призыв к возрождению всей их расы — призыв их Бога, «кроме которого, нет иного Бога».

Еще до того, как он замолчал, Лоуренс знал, что они пойдут на Ярмук.

Глава XVI.

Исчезновение Абд-эль-Кадера.[377] Отделение от отряда пулеметчиков. Переход до моста мимо станции Дераа. Неудачная попытка взорвать мост[378]. Нападения на поезда, включая проезд турецкого поезда мимо Лоуренса, слова о судьбе, преследующей их, и ранение Лоуренса при последнем взрыве поезда Джемаль-паши[379](см. «Семь столпов мудрости», главы LXXV–LXXVIII).

Глава XVII.

Установление плохой погоды. Превращение замка Азрак в генеральный штаб, его посетители и обитатели[380]. Шериф Али как идеальный заместитель Фейсала. Вылазка Лоуренса на разведку в Дераа[381], его взятие в плен и побег[382](см. «Семь столпов мудрости», главы LXXIX–LXXX).

Они выехали обратно в Азрак. Реззу из племени вульд-али остановили их; это было одно из племен, еще не присоединившихся к Фейсалу.

— Кто вы? — спросили, по обыкновению, реззу.

За голову Лоуренса давно уже была объявлена цена; когда поезд Джемаля был взорван, эта цена поднялась до двадцати тысяч фунтов. Может быть, он не мог выдержать новой схватки под другим именем, может быть, вновь явился на свет закон пустыни, который он проповедовал серахин, яростное стремление идти все дальше, которое уже так далеко его завело и сейчас вело к мосту Нисиба, а может быть, смертельный риск снова стал для него самым притягательным исцелением от его внутреннего краха.

— Эмир Оранс, — ответил он.

Имя это передавалось из уст в уста; один за другим, реззу подошли, чтобы приветствовать его, с любопытством, потому что его лицо было знакомо им по турецким афишам, где объявлялась цена за его голову; и также с почтением, в котором он не мог обмануться. В первый раз он встретил в глазах людей того легендарного персонажа, которого столько арабов втайне приветствовали в своих сердцах, так же, как те, кто приветствовал его на дороге, и которого не перевешивали ни его разрушенная душа, ни поруганное тело.[383]

Пребывание в Азраке после разрушения «личной целостности». Переход до Акабы, включая встречу с вражеским реззу, «внутренний диалог» и потерю направления