Демидовы: Столетие побед - [138]

«Воспитание мое сибирское», — утверждал Прокофий, и за почти полным отсутствием сведений о том, где он жил до 18 лет, остается ему верить. В переписной книге Невьянского завода, составленной в декабре 1721 года, упомянут и Прокофий[807], но это, так сказать, его «прописка». Впрочем, то, что в эти годы он жил при Старом заводе, кажется очень вероятным. Кроме демидовских гнезд Среднего Урала к числу мест, которые в детстве и юности он, вероятно, посещал, отнесем также Соликамск (где со временем обосновался брат Григорий)[808] и родную всем Демидовым Тулу.

Что это было за воспитание — Бог ведает. В одном из писем уже стариком Прокофий вспоминает уроки фехтования, которые брал в молодости. Даже делится полученным тогда опытом: «Пример тебе скажу: ежели на лапирах битца, должно знать ево намерение — куда удар его или обман представитца. Спрошай-ка, кто оному горазд, а я помоложе учился»[809].

Многое, что известно о зрелом Прокофий, связано с его увлечением ботаникой, коллекционированием растений. Этот странный для его среды интерес когда-то и где-то зародился. Так где же набухало экзотическое семечко? Едва ли ошибемся, предположив, что страсть к «произрастаниям» поселилась в нем в детстве.

Обратим внимание: и фехтование, и садоводство — культурные атрибуты дворянского воспитания. Но «приличного» дворянину образования (при всех колебаниях в понимании того, что было тому прилично) Прокофий не получил. Иностранными языками не владел[810]. Русскую грамоту, конечно, знал, читал и довольно много писал, причем не только письма. Но очаровывающая нынешнего читателя непосредственность его письменной речи — она ведь не только от раскованности души, она и от незнания норм литературного языка.

Примечательно, что женой Прокофия оказалась не дворянка (а став в 1726 году дворянином, он мог рассчитывать и на такую подругу жизни), а представительница тульского купеческого рода Постуховых (уже породнившегося с Демидовыми: супруга Прокофия Матрена Антиповна приходилась племянницей Анастасии Герасимовне, жене его дяди Никиты Никитича).

Купеческая дочь — не приговор, но с высокой вероятностью набор вполне определенных предпочтений по части образа жизни и интересов. (Вот персонаж Лескова, купеческий сын, просит сваху познакомить его «с какой-нибудь барышней, или хоть и с дамой, но только чтоб очень образованная была. Терпеть, — говорит, — не могу необразованных». Рассказывающая об этом сваха комментирует: «И поверить можно, потому и отец у них и все мужчины в семье все как есть на дурах женаты, и у этого-то тоже жена дурища — всё, когда не приди, сидит да печатные пряники ест»[811]. Приведенный пример — из более поздней эпохи. Сомневаемся, однако, чтобы за полтора столетия до Лескова баланс между временем, посвящаемым купеческими дочерьми пряникам и, допустим, чтению, был более смещен в сторону чтения.)

Впрочем, случай Прокофия может из статистики и выпадать. В литературе высказано предположение, что Матрена вышла за него замуж, уже побывав в первом браке княгиней Мещерской[812] (то есть вошла в семью Демидовых скорее всего вдовой). Статусная логика в таком породнении для Демидовых существовала: одворянившийся ремесленник женился на одворянившейся же в прежнем браке купчихе. Вот бы еще документы, этот факт подтверждающие, обнаружить…

Когда он женился? В точности не известно, но с достаточной вероятностью событие можно отнести ко второй половине 1720-х — началу 1730-х годов[813].

В целом туманное детство и юность оставляют в отношении Прокофия очень неопределенное впечатление. Какие-то следы дворянского воспитания, какие-то — свойственного кругу богатого городского населения, но населения податного, непривилегированного. Среда его жизни и общения, формировавшая личность не меньше, чем целенаправленное воспитание, — вполне простонародная. Соответствуют ей и выработанные привычки.

Сказанное очень наглядно демонстрирует следующий сравнительно ранний, 1728 года, биографический эпизод — фактически первый, в котором Прокофий выступает и как действующее лицо, и как лицо говорящее — высказывающее свое отношение к обществу и принятым в нем правилам.

Драма на охоте, или Новый российский дворянин: проблема интеграции в сословие

17 июня 1728 года Арефий Авдеев, человек тульского помещика майора С.М. Извольского, подал в Тульскую провинциальную канцелярию словесный извет, в котором сообщил о происшествии, незадолго перед тем приключившемся с крепостным крестьянином Извольского и двумя наемными работниками. Крестьянин деревни Щегловой Матвей Никитин и работники Клемен (Клим) Васильев и Иван Кирилов везли в Тулу на продажу камень. Дорога шла мимо демидовского завода на Тулице. Не доехав до него, на принадлежавшей Извольскому пустоши Воробьевке возчики устроились ночевать. В это же время там находились Прокофий Демидов с компанией: заводским работником Демидовых Савелием Засыпкиным и двумя казенными кузнецами Лаврентием Бараньевым (Барановым) и Акимом Князевым. Они выкашивали рожь, готовя место, «где послать надлежит сети ловить перепелов». Крестьяне решили защитить господскую ниву и, подойдя к птицеловам, спросили: «За что рожь косите и толочите?» В ответ Прокофий, «умысля» (то есть осознанно, с умыслом), стал по крестьянам стрелять из пистолетов и их, как выражается Арефьев, «перестрелял». Раненые, они пребывали «при смерти, толко едва живы». Произведенный осмотр зафиксировал у Матвея Никитина две раны в правой руке и одну на голове. Тяжелые ранения получили и его спутники