Демидовский бунт - [97]

Гурий немного подумал и решил уважить мужика – как бы потом, осерчав на отказ, не выдал властям товарищей, оставленных на поправку. Обратился к отцу Киприану:

– Сотвори Богу угодное дело, святой отец. А мы ради бережения пойдем из села прочь. Вон к тому лесочку за озером. Там обождем вас.

В темной низкой избе с прогнившей у порога половицей, завидя входящего монаха в черной рясе и в клобуке, с лавки на пол бухнулась предревняя старуха. На коленях подползла за благословением к отцу Киприану, зашамкала беззубым ртом, едва выговаривая слова:

– Святой отец, за все празднички минувшие, за все празднички грядущие… – И трясла протянутыми восковыми, в синих прожилках, руками, хватала монаха за рясу. – Не из раскола мы, верь.

Отец Киприан благословил умилившуюся до слез старушку, помог ей прилечь снова на лавку. Потом принял от стеснительной румянощекой молодки близнецов – мальчика и девочку.

– Родитель-то их где? – спросил отец Киприан, невольно любуясь молодой хозяйкой, которая была в самой красной поре – тяжкий труд и нищета не успели еще согнать со щек румянец, не притушили блеска карих глаз, не согнули белую шею в раболепном поклоне перед десятским, сотским, старостой…

– В извозе, святой отец, в извозе наш Тимофеюшка, – затараторил хозяин дома, беспрестанно ворочая шеей, заросшей седым волосом.

«Чисто петух общипанный, но еще не смоленный над костром», – подумал Илейка и улыбнулся про себя, от порога наблюдая за суетой в избе.

– По весне пошел наш Тимофеюшка с обозом на Колыванский завод, не скоро возвернется. Вот будет ему радости, вот утешится родительское сердечко…

Отец Киприан совершил обряд водосвятия – троекратно, с молитвой, погрузил свой нагрудный крест в деревянную бадейку с подогретой водой. Потом подстриг детишкам рыжеватые волосики, скатал их с воском в тугие шарики, кинул в купель и с молитвой трижды окунул мальчика в теплую воду.

– Нарекается раб божий Степан, Тимофеев сын, во славу родителям, во славу земли Русской. Да вырастешь опорой старым родителям, кормильцем детей своих. Аминь!

Нарекли и девочку, а когда угощались свежим молоком, через раскрытую дверь избы с улицы донеслись тяжелые удары копыт о сухую землю – наметом скакала конница!

Отец Киприан чуть не кинул кружку на стол, бородой ткнулся в окно – вздымая пыль, мимо пронеслись драгуны. По запыленным мундирам, потным бокам коней монах понял: давно уже в дороге служивые и давно идут по следу, как молодая гончая по первоснегу за убегающим зайцем.

– Все, брате Илья! Не уйти теперь от царских холопов, – проговорил отец Киприан, покосился на старого хозяина, который с освященной водой в бадье топтался посреди горницы.

– А бумага старца Зосимы? – вдруг вспомнил Илейка.

– Нас видели на барке, известили драгун.

В распахнутое окно было видно, как от промчавшихся за околицу драгун отстало десятка полтора служилых и, взяв ружья наизготовку, медленно ехали улицей, осматривая дворы: не явится ли где укрывшийся ватажник или какой беглый?

Хозяин поставил наконец-то бадью у печки, строго глянул на перепуганную сноху, прикрикнул:

– Вы ничего не видели и ничего не слышали! Святой отец, не прими за обиду – полезай на чердак. За печной трубой у меня сушится камыш, в нем и заройся. А ты, отрок, иди за мной. Собаку привяжи на задворке, будто моя. Поспешите, драгуны уже через три двора от нашего.

Отец Киприан по лестнице поднялся на чердак, и хозяин тут же опустил эту лестницу в погреб, будто ее и не было. Поманил рукой Илейку. Илейка следом за ним прошмыгнул в сарай. Большая часть сарая была отведена конскому стойлу. За изгородью, учуяв хозяина, противно завизжала голодная свинья и тяжело затопала.

– Заройся в объедки, – шепнул хозяин и, не закрыв дверь, неторопливо прошел через двор мимо Иргиза. Пес недовольно повизгивал и рвался в сарай к Илейке.

– Сиди, Иргиз, сиди! – издали приказал Илейка, и пес постепенно затих, только настороженно водил ушами, вслушиваясь в лай растревоженных сельских собак, недалекие голоса драгун и конское усталое фырканье.

И вдруг со стороны рощи донеслись частые ружейные выстрелы, будто озорная детвора бежала вдоль плетня и палками била звонкие глиняные горшки, надетые на колышки для просушки.

– Господи, спаси дядю Гурия и его сотоварищей, – взмолился Илейка, забыв, что и сам находится в двух шагах от погибели. Желая разглядеть, что творится на улице, он приник лицом к неплотной щелястой двери. И тут же отпрянул: с подворьем рыжебородого мужика поравнялись трое верховых, совсем молодые. Двое соскочили на землю, через открытую калитку вошли во двор – ружья за спиной, в руках сабли наголо. Третий драгун, держа ружье поперек седла, остался у калитки на коне.

На крыльцо выбежал хозяин, засуетился, разводил руками, что-то бормотал неразборчивое в ответ на слова солдат. Илейка, не мигая, следил, куда пойдут драгуны, в избу или в сарай?

– Живее вы! – крикнул старшой с седла. – Назар, осмотри постройки, а ты, Аким, обшарь избу как следует!

«Только не испугаться, только бы выдержать и не закричать в беспамятстве!» – беззвучно уговаривал себя Илейка, попятился от двери: зарываться в объедки было уже поздно. Нащупал под кафтаном подарок Чубука и вжался спиной в бревенчатую стену.