Демидовский бунт - [95]

Сошли на песок перепуганные гребцы – они слышали разговор атамана с офицером, страшились, ожидая своей участи.

Гурий чуть приметно улыбался, видя их напряженное состояние. Он позволил им взять с собой провиант.

– Отмахали вы свое на веслах, теперь вам от меня воля. Ступайте по домам, Игнат выдаст вам прогонных втрое против платы от казны. А кто хочет примкнуть к нашей молодецкой ватаге и сообща искать мужицкое счастливое царство Беловодье, милости просим, назовем своими побратимами.

Четверо бобылей хлопнулись коленями в песок.

– Верстай нас в свою братию, атаман! – выкрикнул за всех рослый и долголицый парень с большой отвислой родинкой – будто серьга – под левым ухом. – Когда у нищего ничего нет, то и жалеть ему не о чем, а о Беловодье наслышаны, пойдем туда с великой радостию.

Гурий Чубук запустил крепкие пальцы в бороду, покомкал ее: из тридцати гребцов согласились остаться в ватаге лишь эти четверо. А он рассчитывал хотя бы на десяток молодых работных, чтобы покрыть потери, понесенные при взятии барки. Во взгляде, который он кинул на отца Киприана, монах уловил молчаливую просьбу уговорить мужиков пойти с ними.

– Можно ли неволить в таком деле, сын мой? – покачал клобуком отец Киприан. – Всяк выбирает себе путь по своему разумению. Отпусти их, атаман! Пусть идут беспрепятственно.

Потоптавшись, сконфуженные немой обидой атамана, мужики подались вниз по берегу Иртыша, оставляя на мокром песке рубчатые следы от лаптей.

Илейка, едва они сошли на берег, отпустил Иргиза – пес рванулся обнюхивать соседние кусты – и оглянулся. Игнат подошел к офицеру, подтолкнул его, поставил спиной к мачте. Сержант сам твердой поступью, не шатаясь, прошел следом, встал бок о бок с поручиком, поднял глаза к небу и, закусив губу, смотрел, как над головой кружили вольные степные коршуны.

– Дядя Гурий. – Илейка вдруг отважился, тронул Чубука за локоть. – Отпусти солдата, дядя Гурий. Видишь же, нет в нем злобы супротив нас, одно упрямство. Помилуй в память того драгуна, который приходил в Ромоданово с важной вестью да от наших же мужиков и смерть принял.

Атаман поскреб пальцем крупный мясистый нос, вслед за сержантом проследил за парящими коршунами, потом молча глянул на Илейку и пошел по сходне на барку. Подошел к мачте, вынул нож из-за пояса.

– О господи, – прошептал отец Киприан, не понимая, что задумал свершить суровый по своей натуре атаман. Илейка тоже отступил на несколько шагов, спиной наткнулся на монаха, закаменел: неужто вот так, перед всеми, прольет кровь?

Чубук рванул веревки ножом, развернул солдата лицом к берегу и с силой толкнул в спину.

– Ступай к своим детишкам. Да моли Бога за отрока Илью – был бы ты через минуту на небесах!

Пошатываясь, весь как-то разом обмякнув, солдат сошел с барки, прошел шагов пятьдесят по следам, оставленным гребцами, и сел около глинистого выступа.

– С офицером остался проститься… глазами, – вздохнул отец Киприан, обнял Илейку за плечи, привлек к себе. – Благослови Бог и тебя, брате Илья, за спасение человеческой жизни. А я, видишь, сробел, не отважился просить атамана…

Игнат между тем спустился в трюм, вытащил на загорбке бочонок с порохом. Из черной дыры, где до этого была деревянная пробка, сыпалась темная зернистая струя.

– Пошли, брате Илья. Нам это зрить ни к чему, – решительно сказал отец Киприан и повел Илейку от барки к суходолу, свернул в него. Следом за ними на трех толстых брусьях, толкаясь с обеих сторон, ватажники несли к суходолу пушку. За ними гуськом потянулись остальные ватажники, сгибаясь под тяжестью заплечных мешков.

Взрыва ждали, и все же, когда он рванул, все невольно вздрогнули и оглянулись – над обрывистым берегом столбом вздыбился черный дым. Парившие неподалеку коршуны взмыли вверх и стремительно понеслись на восток, прочь от берега. В воздухе мелькнули обломки досок, короткое время в ушах стояла гнетущая тишина.

– Отец Киприан! Сюда! Отец Киприан! – это кричал Гурий Чубук, кричал с надрывом и болью в голосе.

– Неужто атамана зацепило? – испугался Илейка. Панкрат Лысая Голова сбросил мешок и большими скачками побежал по днищу суходола к Иртышу. Отец Киприан, Илейка и ватажники кинулись за ним наперегонки, словно от каждого теперь зависела атаманова жизнь.

На мокром, затоптаном песке захлебывался собственной кровью Игнат. Сквозь хрип и стон с невероятным трудом улавливались обрывки слов. Отец Киприан приник ухом к лицу умирающего и едва разобрал:

– Коротка была… пороховая тропка. Не успел убечь… споткнулся. Жить хочу, святой отец… Помоги, жить бы в заветном Бело…

Затылок Игната был разворочен куском палубного бруса, который, как безответный вершитель судьбы, валялся тут же, рядом с вытянутой рукой Игната. Отец Киприан поднялся, посмотрел, что стало с баркой – от барки никаких следов! Нет, остался еще один знак – из глинистого обрыва, почти под самым верхом, на срезе чернозема, надломленным лезвием огромного ножа, глубоко всаженного в грудь матушки-земли, торчал широкий белесый кусок палубной доски.

Отец Киприан медленно снял с седой головы черный клобук, перекрестил себя, потом Игната – помочь отходящему в мир иной уже было нельзя.