Демидовский бунт - [84]

Отец Киприан – от греха подальше! – подхватил котомку и потянул Илейку за собой. Скрываясь от ватажников, которые занялись бочонком с медными деньгами, побродимы отползли за кусты и, прячась за ними, побежали мелкими зарослями к лесу. Бежали, ожидая, что громкие крики ватажников вот-вот будут заглушены ружейными выстрелами им в спины, а потому и петляли между деревьями, пока отец Киприан не повалился боком возле серого в ночной тьме ствола березы.

Илейка опустился на влажные прошлогодние листья и приложил ладонь к щеке – саднило поцарапанное место. Добро еще, что впотьмах глазом не ткнулся на сухую ветку, – вовсе окривел бы.

Не успели отдышаться, а со стороны тракта снова послышались глухие выстрелы.

В ответ им ухнул над побродимами потревоженный филин, прошуршал крыльями.

– Офицер с драгунами от озера прибежал казну отбивать, – с хрипом проговорил отец Киприан, а сам за грудь рукой держится, стараясь возможно скорее успокоить натруженное бегом сердце. Подумал: «Господи, сколько еще придется вот тако же, спасаясь, бегать по земле, пока откроется перед нами неведомое Беловодье? Не люди мы теперь, а гонимые хищниками боязливые лани».

– Неужто мужиков побили тати под горячую руку? – прошептал Илейка, прислушиваясь к отзвукам далекого сражения.

Скоро утихли глухие за лесом и расстоянием выстрелы, тьма придавила землю, и сквозь густые ветки лишь кое-где просвечивали далекие вверху звезды. Они дрожали в мареве разреженного тумана, словно напуганные неожиданными среди ночи выстрелами. Илейка передернул взмокшими от пота плечами.

«Купеческого бы сына Панфила в этот лес, – невольно вспомнил Илейка присамарскую дубраву и каменную топь, в которой едва не погиб нелепой смертью. – Он мне тогда лес хотел показать».

– Куда же мы теперь, отец Киприан? – спросил он, но без видимой робости, что несколько удивило монаха. Тот порешил:

– Дождемся света божьего да оглядимся. Не угодить бы в болотину, и вовсе тогда не выбраться.

Из опасения привлечь к себе лихих людей костра не разжигали, прижались спинами и так, не засыпая, просидели под березой остаток ночи.

Наступило утро, ясное и солнечное. Страхи оставили побродимов, пропавшая ночная тьма унесла их с собой в черные провалы под старые пни и вывороченные корневища.

– Возвратимся к тракту, – решил отец Киприан, встал и с усилием размял затекшие ноги. – Лесом далеко не уйти – буреломище сплошное.

С трудом одолели не более версты – открылась просторная поляна. Под солнцем замерли сомлевшие голубые колокольчики, из которых нет-нет да и вылетали ночевавшие там мелкие насекомые и мухи. Отец Киприан вдохнул свежего воздуха, без запахов гнили и сырости, восхитился:

– Благодать какая, умирать не хочется, брате Илья. Теперь упасть бы грудью на теплые травы и…

– Стоять! – раздался сбоку резкий голос.

Отец Киприан едва успел схватить клобук, чтобы тот не свалился от резкого движения головой на окрик. Иргиз зло залаял на чужаков, которые с противоположной стороны вышли им навстречу. Их было человек двадцать – бородатые, в поношенных серых кафтанах. У пятерых взятые на изготовку ружья, прочие с драгунскими палашами или с рогатинами. Вслед за ватагой вышли на поляну еще четверо. Они несли на самодельных носилках из жердей двух пораненных товарищей, еще дальше видны были вьючные лошади.

Илейка пришел в себя после первого испуга, всмотрелся в ватажников. Впереди шел высокий горбоносый мужик с крупными чертами лица, из-под кафтана видна синего материала короткополая поддевка и пистоль, заткнутый за пояс.

– Господи… – изумился Илейка и выпустил ошейник Иргиза. – Дядя Гурий? – И сделал шаг навстречу атаману. Тот свел к переносью черные брови, вгляделся в отрока. Что-то похожее на улыбку тронуло мясистые губы.

– Стой-ка, брат! Где это мы виделись? Неужто ромодановский пострел? Никак, Федора сын?

– Я это, дядя Гурий. Я, Илья!

– Ну и дела-а… – Атаман развел руками. – За столько верст, в лесной глухомани… И во сне не приснится такое! – Потом не сдержался, прижал Илейку к себе, похлопал тяжелой ладонью по спине. – Постой-ка, ведь тебя посылали с дедом Капитоном на Каменный Пояс? Хотя, брат, погоди с рассказом, об этом после. – Атаман, а это был один из ромодановских вожаков Гурий Чубук, повернулся к монаху, хмыкнул, но от расспросов удержался, сказал только: – Прочти, святой отец, над товарищем нашим Антипом молитву, отпусти ему грехи земные. Нас не страшись, обиды вам не причиним. Из одного гнезда птенцы оказались…

Ватажники опустили носилки. Один из раненых был задет пулей в ногу. Отец Киприан промыл рану, присыпал толченой листвой подорожника, перевязал. Второй, которого атаман назвал Антипом, был уже при смерти, сквозь торопливо сделанную неумелой рукой повязку на висок сочилась кровь. Монах спешно достал из котомки походный складень с изображением Скорбящей Божьей Матери, зажег свечку, поставил ее рядом с иконой у изголовья Антипа. Открыл Псалтырь и с первого псалма Давида начал тихо читать:

– «Блажен муж, иже не ходит на совет нечестивых, и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей…»

Ватажники с обнаженными головами расположились вокруг монаха и Антипа, склонили бородатые нечесаные головы, тяжело вздыхали, сожалея об умирающем товарище, о брошенных домах и семьях. Неуемно стрекотали кузнечики, тихой родниковой водой текли размеренные слова монаха, а в лесу, насмехаясь над умирающим, звонкоголосая кукушка щедро отсчитывала кому-то завидное долголетие. Медленно уменьшалась свеча на торбе у изголовья, пчелы жужжали и раскачивали чуткие к ветру колокольчики, в синеве совершенно безоблачного неба голодный коршун чертил над теплым лесом замысловатые петли.