Демидовский бунт - [73]

Минула неделя. На Антона Половода[10] река Уй приняла в себя справа воду реки Тогузак и заметно раздалась в берегах. В этот день, пополудни, Иргиз с лодки вдруг поднял неистовый лай, оборотясь к поросшему лесом левому берегу. Отец Киприан схватился было за пистоль, но потом засмеялся, впервые по смерти Добрыни: успел заметить зайца, который вышел покормиться днем и теперь, напуганный собачьим лаем, большими прыжками уходил в густые заросли, устрашась погони.

Минувшими днями прилетела пернатая братия, среди которой своим нарядом выделялись неугомонные зяблики. Пестрые, с черными лбами и синевато-серыми затылками, они шныряли по приречным кустам, дрались из-за удобных мест будущих гнездовий, а иные, радуясь солнцу и теплу, беспечно высвистывали: фью-фью-ля-ди-ди-вичиу.

– Неужто за лето не добредем до Беловодья? – уже который раз спрашивал отец Киприан Илейку, словно отроку ведома была судьба завтрашнего дня. – Не случилось бы так, что бредем мы с тобою за семь верст киселя хлебать, не ведая, сготовил ли кто для нас тот кисель… – После гибели Евтихия, а теперь вот и Добрыни в глазах монаха поселилась тоска, словно он разуверился и в себе, и в неведомом Беловодье.

– Я так думаю, отец Киприан, что надобно уходить в Беловодье всем миром. Идти от села к селу не таясь. Тогда никто не посмеет встать поперек пути.

– Не набирается такого многолюдства, Илья! Бредем мы с тобой от села к селу, подобно переезжей свахе, кличем мужиков, а все вдвоем… Ну ништо, побредем и дале. Мосты позади себя мы сами пожгли, обратного пути нету. – И монах завел разговор о неведомой земле, рассказал, о чем писано в германских хрониках про царство пресвитера Иоанна, и его битвах с турками-сельджуками на Катванской равнине. Говорил и с надеждой смотрел на Илейку, который старательно, в поте лица, греб, помогая течению.

* * *

16 апреля, ближе к полудню, достигли Усть-Уйской крепости. С немалой опаской вошли в могучий глинисто-мутный по весне Тобол. Обогнули лысую, без зелени отмель и пристали к крутому, с причудливыми вымоинами берегу, так чтобы смытые половодьем деревья и бревна не причинили лодке вреда.

Илейка воткнул в дно багор, чтобы лодку не крутило заходящим в вымоину водоворотом, и остался стеречь, а отец Киприан пошел наверх, где внушительно высились защитные строения: серые, плотно подогнанные заостренные бревна частокола и невысокие башни с остроконечными навесами, похожие на присевших потрапезничать великанов в богатырских шеломах. Из бойницы угловой башни как-то буднично и совсем не страшно глядела в заречье медная пушка, высунув наружу – словно телок морду сквозь дыру в плетне – тупой ствол с утолщением на конце.

Голодный Иргиз опасливо косился на мутную воду, повизгивал, порывался бежать следом за монахом в надежде хоть чем-то поживиться около чужого жилья. К реке с попутным ветром долетали запахи стойла, дыма и гнили из недалекого оврага, превращенного жителями крепости в свалку.

Илейка видел, как отец Киприан вступил в открытую калитку и о чем-то говорил с караульным, потом солдат впустил его в крепость.

«Стало быть, все обошлось без допроса, – порадовался Илейка. – Кабы хотел схватить, так калитку открытой не оставил бы». Ждал терпеливо, несколько раз веслом выпихивал на стремнину из заводи плавучий мусор. Иргиз затеял перебранку с бродячей собакой, которая приблизилась было к берегу.

– Не шуми, Иргиз, тише. Вдруг набредет лихой человек, лодку захочет отнять. Как нам тогда плыть? А то скрутит мне руки, коль веслом не отобьюсь. Тогда не выдай, подсоби.

Время тянулось нестерпимо долго. Солнце опустилось на срез обрыва, и тень накрыла лодку, часть реки и медленно подбирала под себя ширь Тобола, бесшумно подкрадывалась к ярко-розовому восточному берегу. Илейка перевел взгляд со степного правобережья на Усть-Уйскую крепость – на башне около пушки поменялся караул. Солдат в треуголке высунул голову в бойницу и внимательно посмотрел на лодку у обрыва и на Илейку с собакой, успокоился, пропал.

– А отца Киприана все нет, – с долей беспокойства проговорил Илейка, обращаясь к единственному живому существу рядом – Иргизу. – Пора бы ему и прийти. Как в ночь поплывем по такой бешеной реке?

По стремнине, ворочаясь и вскидывая вверх то одну, то другую ветку, проплывало как раз кривое дерево. Илейка встал, не решаясь сразу что-то предпринять.

– Не приключилась ли беда с ним? – на всякий случай привязал Иргиза веревкой к скамье. Пес заметался, начал грызть крепкую пеньку, но Илейка строго прикрикнул:

– Сиди, Иргиз, сиди! Тихо же! Солдат всех взбаламутишь, набегут скопом. А ну как не по своей воле задержался отец Киприан? Что же мне теперь делать? – Снова сел на кормовую доску, уставился на открытые ворота – не видно монаха! Вскочил на ноги, ругнул себя от всего сердца: – Будто и в самом деле дитя малое, неразумное! Осталось подгузник постелить да слюни распустить с губы на рубаху. Надобно узнать обо всем, пока не стемнело вовсе. До сей поры был я у взрослых побродимов на руках, как за каменной стеной жил. Теперь вот, Иргиз, один остался как перст. Пойду спросить об отце Киприане, – подхватил длинный посох, сунул нож за гашник