Демидовский бунт - [75]

«А если через частокол как ни то перемахнуть в подходящем месте? – размышлял Илейка, а сам глазами по сторожевым башням шарил. – Стоят караульные, досматривают окрестные места. И меня непременно видят. Ишь, коршуны глазастые, не спится вам…»

Илейка на виду солдат встал, прошел к тому месту, где тропка спускается к реке, и не таясь сбежал по круче к лодке, сел, обнял повизгивающего Иргиза за шею.

– Будем ждать тьмы, Иргиз. Тебе лодку стеречь, а мне головой рисковать. Коль схватят да упрячут, найдется хозяин и лодке и тебе, мой верный дружище…

Пес лизнул его в щеку, уселся на дно лодки, под которой тихо плескалась темная беспокойная вода.

Когда совсем стемнело, Илейка крадучись поднялся на обрыв, ползком добрался до рва и, стараясь не поднимать голову, на четвереньках прополз вдоль частокола, каждые пять-шесть саженей тыкал руками в крепкую стену: бревна подогнаны плотно, как зубы молодого волка! И врыты в землю глубоко, не подкопаешь голыми руками. Добрался до угловой башни над обрывом Тобола, обогнул ее. Здесь ров кончался, и частокол шел по краю берега. Видно было, что минувшее половодье основательно подмыло глинистую кручу – огромная масса рухнувшей земли бугрилась внизу, из-под глыб торчали засохшие ветки, корневища деревьев.

«Неужто дыра? – Илейка едва не кинулся от радости на противоположный край оползня, где нижние части трех-четырех бревен обнажились – они висели в воздухе, удерживаемые продольными скрепляющими балками. – Луна бы скрылась! – в досаде проговорил про себя Илейка и поднял глаза к облачному небу. – Как бы караульные с башни не приметили».

Дождался большого облака и почти на ощупь, помогая себе остро заточенным посохом – не дай бог подвернуть ногу на таком неровном грунте, – спустился вниз, пробрался к оползню и заглянул под нависшие бревна. Пролезть туда проще пареной репы!

Заколотилось сердце. Вот он, первый его самостоятельный шаг в жизни. До сей поры он был за спиной родителя Федора, потом у дедушки Капитона, у Данилы Рукавкина или у отца Киприана. За ними было легко, надежно и беззаботно. Теперь нет рядом сильной руки, чтобы опереться, самому надо все – и решать и делать.

– Не сробею! Не сробею! – упрямо шептал Илейка и карабкался по глинистому обрыву вверх. – И мы не лыком шиты, чему-то да научились за минувший год. Не у Христа за пазухой прожито время, но под чистым небом и у жаркого костра.

Он левой рукой цеплялся за неровности затвердевшей под солнцем глины, а правой опирался на посох. И без конца поглядывал на небо – верховой ветер безжалостно ворочал громадными глыбами темно-серых облаков, перемешивал их круто и упрямо, как добросовестная хозяйка перемешивает тесто, ползущее через край квашни.

На угловой башне загомонили – сменялся караул. Илейка замер, распластавшись между двумя неровными выступами глины. Пахло не сыростью земли, а сухой полынью.

«Не приметили бы с башни… Стрельнут в спину, и полечу вверх тормашками до самой воды, если головой не угожу в какую-нибудь расщелину». Илейка еще плотнее припал грудью к почти вертикальной глиноземной стене.

На миг показалась криво срезанная половинка луны и тут же вновь нырнула в темное облачное месиво. Илейка глянул на сторожевую башню – темная на темно-сером небе, она казалась большим и толстым грибом под шатровой шляпкой непомерной величины. Илейка, не выпуская посоха из руки, перекрестился, осторожно поднырнул головой под толстые торцы бревен, преодолел около аршина крутого обвала и выбрался на ровное место – бурьян у частокола, рядом с чьим-то добротным тесовым забором.

«Благо, не внутри двора очутился», – порадовался Илейка, огляделся – небольшой пустырь, на нем три или четыре начатых постройкой дома. В темноте желтели очищенные от коры бревна срубов. И ни души вокруг, лишь поодаль тусклыми квадратными пятнами светились чьи-то окна, не закрытые ставнями на ночь.

Церковь была правее. Прижимаясь к тесовому забору – здешние заборы не чета ивовым плетням в их Ромоданове, – Илейка прокрался к площади, приметил неподалеку поповский дом, рядом дворовые постройки. Неслышно ступая, подошел к забору и вскинул руки, чтобы ухватиться и перелезть, но тут же замер: через улицу громко залаяла собака. Ветер дул от Илейки в ее сторону, и она учуяла чужого. Хлопнула дверь, грубый мужской голос прокричал во тьму ночи:

– Кого нечистый носит в таку пору?

Илейка сполз вдоль забора, вытянулся в жестком прошлогоднем бурьяне. Хозяин подворья громыхнул засовом, открыл калитку и посмотрел в оба конца вдоль темной и пустой улицы. Успокоился, прикрикнул на собаку и ушел.

Илейка с превеликой осторожностью прополз за угол, куда совсем близко подступили постройки поповского дома, еще раз вскинул руки, ухватился и, помогая себе коленями, подтянулся. В поповских окнах было темно. Перевалился через забор. «Благо, что сей поп собак себе не завел. Теперь такую бы брехню подняли – хоть святых выноси! – подумал Илейка. – Тогда бы мне и вовсе сухим из воды не выбраться». Увидел в дальнем углу подворья невысокий амбар на камнях: поставлен так, чтобы нижние венцы не портились от сырости. Дверь закрыта наружным запором, и – надо же такому счастью! – нет стражи при амбаре!