Дельтаплан - [2]

Он знал, что в этих местах попадались сомы в человеческий рост и в три пуда весом, но такого громадного ему еще не приходилось видеть. А может быть даже, это и есть тот самый сом-лоскотун?

Деды рассказывали такую историю.

…Давным-давно, у ти времена, когда на месте залива текла река с хуторами и селами по берегам, ув омути пид Лупэньками объявився незвычайной величизны сом. Тий сом доив забредших на водопой коров та лоскотав дивчат, яки теплими летними вечерами тайком вид хлопцев бегали на речку скупнутысь. Ну, насчет того, кто лоскотав дивчат, ходили разные слухи, да и сами дивчата грозились выдирваты чуба тому «сому», а вот что вин стягал ув омут телка — так то Гриць Матюшок своима очима бачив. Тоди и побожился Гриць, что споймает сома соби на студень. Пошел вин к ковалю, та отковал крюка зи старого лемеху, натер воском шворку товщиной ув палец, а потим обмотал крюк потрохами та и бросил тои крюк в омут. Шворку же вид крюка, як люди кажуть, до старой ветлы привязал. Дви ночи просидел Гриць у омута — не берет крюка сом! И вот на третью ночь, едва тильки пивни заголосили, як шворка дернулась так, шо затрещала старая ветла и с корнями пошла из земли. Смекнул Гриць, шо с сомом ему не справиться. Побиг вин до села, та не людей кликать, а впрягать коня у пидводу, чтобы тишки сома на рынок свезти. Очень уж не хотелось Грицю с родичами делиться. Пригнал вин пидводу, выждал, поки шворка, на какой сом ходил, слабину даст, да и причипив ее до пидводы, накрепко примотал. А потим давай коня стегать, сома с омуту тащить. Да якись дернул сом раза и всю тою пидводу с конякой ув омута скинув, хиба тильки уха с тоей коняки и остались из воды торчать. Вот какой могучий був лоскотун! Насилу Гриць коня выпряг, а уж пидвода пропала как есть. Потим ще три дни лоскотун тою пидводу по увсий ричьци тягал уверх колисами, поки дэ-хтось тою пидводу нэ вкрав. А то добра була ув Гриця Матюшка пидвода!..

Он еще оглядел заводь, где сом схватил утку, но увидел лишь бурую полосу озерного ила, протянувшуюся к протоке в спокойной желтой воде.

Ему вдруг отчаянно захотелось скользнуть вниз, вдохнуть сухой, чуть горьковатый запах ромашки на островах и пронестись над озерами, легко взмывая у дамб и вновь прижимаясь к стене камыша. Полет внизу, у воды, дарил пьянящее чувство стремительности, которого так не хватало здесь, в спокойном парении, на этой безумной высоте, вровень с солнцем. Но сейчас у воды было слишком тесно, да и следовало поберечь запас хода для возвращения назад.

В самом деле, эти удаленные от млына озера поражали обилием утки. Молодь встала уже на крыло и сбивалась в стайки, держась на воде особняком. Над гладью озер не стихало хлопанье крыльев, плеск воды и многоголосое кряканье. То одна, то другая стайка, разом снявшись, медленно набирали высоту в затяжном пологом подъеме, словно сберегая силы для дальнего перелета, но за первой же дамбой утки дружно садились на воду. И только молодые глупые крыжни продолжали, нетерпеливо крича, кружить над стаей, втайне довольные тем, что можно у всех на виду мешать и надоедать старикам.

Один из этих молодцов, очень крупный крапчатый крыжень в изумрудном галстуке с ослепительно белыми манжетками на крепких коротких крыльях, вдруг оставил товарищей, недовольно крякнул, кувыркнулся в воздухе и свечой пошел вверх. Быстро выбирая высоту с каждым новым ударом крыльев, сорванец смело ринулся наперерез громадному чужаку. Похоже, крыжень буквально изнывал от любопытства. Вот уже хорошо стали видны тонкие глянцевые, точно вощеные, маховые перья, темно-зеленая спинка и караковый пух гузна — настигнув громадного, распластавшего в небе неподвижные крылья врага, крыжень легко ушел вперед. Но вдруг он круто развернулся, став на гузно, как суслик у норки, и, растопырив лапки, с трудом держа равновесие, с величайшим недоумением уставился на соперника.

Молодая, глупая, большеротая и щекастая физиономия крыжня излучала такой восторг и удивление, что он от души рассмеялся.

Крыжень сморгнул оранжевым глазом, озадаченно крякнул и, бултыхая в воздухе лапками, кубарем скатился вниз, к стае.

Он с благодарностью и сожалением посмотрел крыжню вслед, но вскоре потерял его из виду. Странный звук, похожий на отдаленные раскаты грома, заставил позабыть обо всем. Громыхнуло где-то там, над заболоченным, густо поросшим камышом лиманом, и от этого в небе сделалось неуютно и пусто, несмотря на безоблачный и ясный горизонт вокруг. Неужели гроза?

Во всяком случае, нужно было спешить. Он никогда не летал в грозу, но знал, как это опасно. Он прислушался снова. Бескрайняя, лишь изредка нарушаемая криком птиц тишина стояла над плавнями. Нет, наверное, ему показалось…

Он парил в вышине, привычно и чутко перебирая несмелые дуновения ветра, пробегавшие в неподвижном воздухе. Сухо шуршал о крыло неведомо как залетевший сюда горячечный, душный порыв степной поземки, ослепшей в пыли вековых большаков. Нежным теленком ласкался пряный молочный настой поймы зеньковского гирла, словно только что взятый из-под парного коровьего бока с дальних лугов в конюшине и мяте. Мелкою дрожью бежала с крыла предвечерняя сырость оврагов, крепкая грибная прель сменялась застойным дыханием стариц, а между ними, точно вплетенный в душистые девичьи косы, плыл над лиманом венок земляничных полян островов.