Дело Зорге - [48]

— Трое сыновей!  Рыбы в самом деле это знают точно?

— Ну хотя бы приблизительно. А тебе этого мало, Герберт? Может, ударить в колокол еще раз?  Равенсбург обнял ее за плечи и повлек дальше.

— Пойдем лучше к тому чудесному водопаду, если не возражаешь.

Она, конечно, не возражала. Они пошли по узенькой тропинке, которая вилась через заросли рододендронов высотой с человека.

— Я хотел, Кийоми, поговорить сегодня с тобой о нашем будущем. Мы только что сделали еще один шаг на этом пути.

По тому, как крепко она сжала его руку, он понял, насколько важно для нее продолжение разговора.

— Значит, ваши в Берлине все-таки сделали для тебя исключение?

Он покачал головой.

— Нет, исключения они делают только для себя. Я имел в виду другое. Я решил оставить государственную службу. В экономике открываются лучшие возможности, и мне там будет куда свободней.

Она остановилась, остановился и он.

— Нет, так не пойдет, мой дорогой.Так нельзя поступать ни в коем случае, Герберт. Настанет день, когда ты пожалеешь о сделанном.

— Нет, Кийоми, никогда!

— А я все-таки боюсь! Послушай. Ты дипломат и твой отец был дипломатом. Ты же сам не раз рассказывал о том, что с незапамятных времен во всем твоем роду не было никого, кто бы не находился на службе у государства. А теперь ты хочешь стать первым, кто нарушил эту традицию?

Он уже давно обдумал эти возражения и нашел контраргументы.

— Все было бы так, дорогая, если бы у нас еще сохранялись традиции. Но их больше нет! Взамен все время пытаются создать новую Германию, а старая стала предметом насмешек. Несколько сот лет на государственной службе какого-нибудь рода — это теперь не заслуга, а напротив, чуть ли не вина. Это вызывает подозрение. Государство требует верности и послушания, но само не соблюдает верность и плюет на собственные законы.  Поверь, дорогая, мне на самом деле не составляет труда распрощаться со службой. Скажу больше: я буду просто счастлив, если мне наконец не придется больше делать многое из того, к чему уже давно не лежит душа.

— Будь же до конца откровенным, Герберт, и скажи: ты поступил бы так, если бы не встретил меня?

Он задумался.

— Может быть, тогда я пришел бы к этому решению не сейчас, но все равно рано или поздно я бы уволился. Мне все это надоело.

Она чувствовала, что Равенсбург говорит правду, и знала, что работа больше не доставляет ему радости. Поэтому она не стала разуверять его в правильности принятого решения — ведь оно несло счастье, в том числе и для нее.

Но ведь у Кийоми было не только сердце, отданное Равенсбургу. Она обладала, кроме того, и практической сметкой. Поэтому она тут же подумала о том, что ждет его в будущем с точки зрения материальной.

— Моя семья, Герберт, имеет широкие связи. У нас родственные узы с домом Мицуи. Поэтому будет не так уж трудно найти для тебя место, которым ты был бы доволен. «Мицуи» — самое большое семейное предприятие Японии, если не всего мира. Ты же знаешь, что такое кланы у нас, скоро сам станешь одним из наших и увидишь, как перед тобой откроются все двери.

Тем временем они подошли к водопаду. Но это было не то, чего ожидал Равенсбург. Он думал, что его оглушит грохот низвергающегося потока, а тут слышалось лишь негромкое журчание бесчисленных серебряных струек, стекавших со скал, густо поросших мхом, в пруд с кристально прозрачной водой. Каждая струйка издавала свой собственный звук, а все вместе они были подобны хорошо сыгранному оркестру.

— Он называется «Водопад тысячи белых нитей», — пояснила Кийоми. — Нравится?

— Конечно, нравится. Но, пожалуйста, не старайся разуверить меня в том, что водопад создан нашим господом богом, а не людьми.

Она стояла так близко к нему, что он ощущал нежное тепло, исходившее от ее тела.

— Ты что же, Кийоми, считаешь, что я решил бросить работу и предложил тебе выйти за меня замуж, предварительно не подумав о том, как я прокормлю свою семью? Я об этом побеспокоился, дитя мое. У меня ведь тоже есть кое-какие связи. Я займу место своего старого друга Коппа. Он собирается уйти на покой, как только я войду в курс дела. В роскоши мы жить не будем, но вполне приличное существование я гарантирую.

— Мне, конечно, очень жаль, что ты успел подумать обо всем. Я хотела тоже внести свою лепту.

— А как же трое сыновей, которых ты заказала священным карпам? Разве это не твой вклад?

Ей ничего не оставалось, как признать справедливость слов Герберта.

— И все же продумай еще раз все, что касается твоего друга Коппа. А может быть, это удастся как-то сочетать с тем предложением, которое будет тебе сделано?

— Предложение, которое будет мне сделано. Что ты там затеяла за моей спиной?

Она сбросила его руку со своих плеч и встала прямо перед ним.

— Я сама ничего за твоей спиной не затевала, мой дорогой. Твой орден Хризантемы был для меня такой же неожиданностью, как и для тебя.

— При чем тут орден?

— Ты Японии не знаешь, дорогой. Иначе бы ты знал, что он значит многое. Он же заткнул рты всем тем, кто был против нашей женитьбы. Теперь все мои родственники за нее. И другие люди, которые создали бы нам много серьезнейших затруднений, уже считают, что наша женитьба будет демонстрацией германо-японской дружбы и принесет выгоду для всей страны. Я тебе, правда, никогда не говорила, какое сопротивление приходится преодолевать японской девушке, желающей выйти замуж за европейца. Да и власти, как правило, всегда против.