Дело жизни - [2]

– Влюбиться в такую, строптивую и своенравную, – хуже нет. Никогда не сможешь ее забыть. В сравнении с ней нормальные разумные женщины кажутся бесцветными и пресными.

По правде говоря, в те времена даже Козел, еще не отрастивший своей знаменитой задницы, восхищался Миленой. Эллер ради нее забывал о своих опытах. Альберди сходил по ней с ума, братья Эспаррен и я готовы были отдать за нее жизнь. Боясь рассердить ее, никто из нас не признавался ей в любви, поскольку Милена презирала это чувство как глупую слабость. Нам самим стали ясны наши чувства только после слов сестры Эллера. Однажды вечером, когда мы поджидали нашу подругу в гараже, Кристина сказала:

– Бедняжечки мои, к чему отпираться? Все вы по уши влюблены в Милену. – И, уже разозлившись, добавила: – Ходите за ней, как кобели за сучкой.

Кстати, в самый раз рассказать о Маркони,[4] псе-доходяге, цвета кофе с молоком, облезлом и длинноухом, приведенном Эллером из Института Пастера. Кажется, Эллер пошел в Институт Пастера, чтобы проконсультироваться насчет бациллы Мечникова, которая его тогда занимала; мы с Кривоногим Эспарреном составили ему компанию. Уже не помню, откуда там взялся пес. Кажется, хозяин привел его в Институт, подозревая, что тот бешеный; и так как, хотя бешенства не обнаружили, забрать его отказался, пса собирались усыпить. Пока нам все это объясняли, пес не сводил с Эллера умоляющих глаз. Эллер спросил, нельзя ли нам его забрать. «Дело щекотливое», – ответили ему; оказалось, что подарить нам бесхозную собаку дело более щекотливое, чем убить ее, но в конце концов они уступили. Эллер и пес явно полюбили друг друга с первого взгляда. Милена не единожды говорила:

– Это негигиенично. Они неразлучны. Это ненормально. Чтобы такой домосед, как Эллер, хоть дождь, хоть гром, – ни за что не пропустил прогулку с собакой! Когда я вижу, как он стоит с поводком в руке и ждет, пока этот поднимет ножку у дерева, я чувствую, что он – компрометирует своих друзей. Вот куплю как-нибудь крысиного яда, и – чао, Маркони!

Эллер никогда не раскрывался ей полностью. Когда Милена была с нами, он был тут же, но в тишине своей комнаты занимался медициной и физикой.

– Пока нормальные люди спят, – возмущалась Милена, – этот учится. Что он изучает? Все самое неприглядное, всякую гадость, которую Бог спрятал в наши тела как раз для того, чтобы этого никто не видел!

Однажды вечером я сказал наконец те слова, которые даже Эспаррены не осмеливались выговорить. Как только я сказал Милене, что люблю ее, с ней произошла чудесная перемена. Должен признаться, она всегда была для нас загадкой. Мы не уставали удивляться ей. Как, случалось, она поражала своей жестокостью, так на этот раз поразила мягкостью и нежностью. Жаль, что я тогда был так молод, что считал женщин существами очень тонкими и полагал, что с ними надо действовать осторожно и постепенно; и прежде чем мне удалось получить от Милены хоть маленькую награду, наступил декабрь – месяц, когда я обычно сопровождаю свою семью в Некочеа,[5] а я ни за что не отказался бы от этой почетной обязанности. Все летние каникулы я томился. Я опасался, что кто-нибудь из Эспарренов, скорее Длинный, воспользуется моим отсутствием. Но дома меня ждали другие новости.

Я вернулся в субботу. В воскресенье мы с ребятами сговорились встретиться в Барранкасе, в два часа, чтобы вместе идти на матч.

– А почему нет Эллера и Милены?

– Как? Ты не знаешь? – удивился Козел. – Они теперь очень заняты, с тех пор как спелись.

Я не сразу понял его.

– Спелись? – переспросил я. – Милена и Эллер?

Козел рассеял мои сомнения:

– Она его выбрала из-за денег.

– Я тебе морду набью, – тихо и угрожающе пообещал Козлу Длинный Эспаррен.

– Не-а, – возразил Кривоногий, стукнув Козла по шее. – Я набью.

Тут вмешался Альберди:

– Козел про всех гадости думает. В конце концов, что тут такого? Двадцать лет нас всех устраивало, что у него есть деньги, а теперь почему-то на дыбы встаете! Кроме того, богатство – действительно черта очень привлекательная, одна из сильнейших сторон Эллера.

Я взглянул прямо в глаза Альберди. Умоляющим голосом (я и сам не понимал, о чем, собственно, умоляю) я спросил:

– Думаешь, они будут счастливы?

Альберди без колебаний ответил:

– Нет.

Так, обсуждая случившееся, мы шли по площади, долго-долго, бесконечно огибая Кастильо-де-лос-Леонес,[6] и в конце концов оказались у стены Чакарита. О матче, на который мы шли, я вспомнил, кажется, лишь на следующее утро, когда раскрыл свой дневник.

Они поженились через полгода. Почти сразу, через служанок и посыльных из магазинов, стали распространяться слухи, к сожалению, подтверждающие прогнозы Альберди. Не опровергало слухов и то, что мы сами видели, навещая наших друзей в доме на улице 11 Сентября, где они жили с доньей Виситасьон и Кристиной, – Диего уехал в Штаты учиться, он там получил стипендию. Мы надеялись, что все уладится с рождением первого ребенка; и вот детей стало уже четверо, а мира в семье все не было.

Милена, похоже, умела довести до бешенства кого угодно, только не Эллера. Он бродил, как призрак среди битв, призрак, разумеется, преследуемый и неприкаянный, на который натыкалась то одна из воюющих сторон, то другая: то Милена, то донья Виситасьон или Кристина.