Дело в том, что... - [5]

– Одерни юбку, Джессика, – сказала Лайла, – и сядь прямо.

– Я просто пыталась увидеть аптеку…

– Я сказала сядь прямо!

– Давай, давай, – сказал Эймос, – кричи на ребенка!

– Когда я действительно закричу, ты это сразу услышишь.

– Я все еще считаю, нам надо пойти пешком.

– Куда это?

Эймос чуть не вспылил. Иногда надо просто наорать на Лайлу, чтобы от нее не свихнуться. Но усилием воли подавил желание, не теряя хладнокровия, улыбнулся Джессике и начал следующий пассаж на коленках.

– Слава богу, что мы не поехали на метро, – сказала Лайла.

– Если бы мы поехали на метро, мы давно были бы на месте.

– Или умерли бы от духоты.

– Да, ты взмокла, как курица, любовь моей жизни!

– Ты назвал меня курицей?

– Вот здорово! Это мысль!

– Каддли говорит, чтобы вы прекратили ругаться, – сказала Джессика.

– Скажи Каддли, что это не ее проклятое дело!

– Каддли говорит «пожалуйста».

Эймос слышал просьбу дочери и хотел, но уже не мог остановиться. Он вспомнил, как Лайла выставила его дураком у подъезда отеля, когда он предложил поехать на метро. Он тогда молча проглотил обиду, но теперь, зажатый в пробке, обливаясь потом, не сдержался.

– Следи за своими выражениями, я имею в виду «проклятый».

Лайла резко повернулась к мужу:

– Что ты сказал?

– Я сказал, – повторил Эймос, – что в течение проклятых семидесяти двух часов моя проклятая жена говорит на проклятом английском, как проклятый местный житель.

– А кто сказал «давай поедем на подземке?»

– Ну и что?

– Ты назвал метро «подземкой».

– Так говорят англичане.

– Они говорят «проклятый» тоже.

– Есть разница…

– Нет! Никакой разницы нет! Разница в том, что, когда говоришь ты, тебе можно, а мне нельзя. И теперь я действительно кричу, Эймос, ты слышишь?

Эймос хотел ей ответить как следует, слова уже готовы были сорваться, но вдруг раздался голосок Джессики:

– Папочка, папочка, я забыла тебе сказать, Уилли Мэйс сегодня был в ударе, я забыла тебе сказать…

Эймос в ответ с силой рванул дверцу, вывалился из такси и пошел прочь между застрявших в пробке автомобилей к тротуару. Постоял там неподвижно, лишь пальцы бешено отстукивали мелодию. Он думал: «Боже мой, успокойся. Ведь ты приехал сюда, чтобы спасти свой брак, а не погубить его окончательно…»

* * *

Еще совсем недавно мысль о крахе брачных отношений могла показаться Эймосу такой же нелепой, как предположение о внезапно вспыхнувшей любви к теще. У него было несколько твердых убеждений в жизни, одно из них – надо делать все возможное и не допустить, чтобы его брак распался, как это произошло между его родителями. Лайла – он выяснил это на втором же свидании – тоже была из распавшейся семьи, ее отец, по-видимому, был одним из тех мягких хороших людей, которым неизвестно за какие грехи в наказание достается женщина вроде ее матери. Мистер Роуэн был художник или хотел им быть, но Джессика быстро вылечила его от этого желания и заставила заниматься практическим делом – банковским, в котором он совершенно ничего не смыслил и поэтому потерпел крах, затем крах потерпел и их брак. Это случилось, когда Лайла была совсем маленькой. Она видела отца редко, потому что тот вернулся на родину в Небраску и мог позволить лишь крайне редкие визиты на Пятую авеню, где подрастала Лайла. Эймос никогда не встречался с мистером Роуэном, но сделал вывод, что всю жизнь в Лайле шла борьба между унаследованной от отца добротой и мягкостью против всего скверного, склочного, доставшегося от матери. Вначале Эймос считал, что выигрывает мистер Роуэн, но по истечении одного года совместной жизни начал сомневаться.

В себе он тоже не был уверен и начал сеансы с психоаналитиком в январе, через неделю после дебюта «Фрэнси». Он уже несколько месяцев ощущал смутное недовольство и тревогу, но все это относил за счет волнения. Ожидания, как отнесется публика к мюзиклу. Провал первого мюзикла в турне до сих пор вспоминал с ужасом. Больше такое не должно повториться. Донни Клайн, его сценарист, всегда выражал здоровый оптимизм по поводу «Фрэнси». Но не Эймос. Тем не менее он работал много, не обращая внимания на участившиеся боли в спине, начавшиеся за две недели до репетиций. И перенес все турне стоически, выдерживая боль, затягиваясь в ортопедический корсет.

На следующий день после открытия шоу в Нью-Йорке он получил пятьдесят четыре телефонных звонка с поздравлениями. В ту ночь, страдая бессонницей без особых причин, он вдруг подумал, что ему абсолютно безразличны мнения всех этих пятидесяти четырех. А час спустя пришел к выводу, что, за исключением жены и ребенка, ему наплевать на все на свете – людей, места, вещи, все.

Утром он разбудил Донни Клайна вопросом, есть ли у того психоаналитик, который может рекомендовать Эймосу своего коллегу? А через два дня Эймос впервые встретился с доктором Марксом, и начались их беседы пять раз в неделю с девяти двадцати до десяти минут одиннадцатого, с понедельника по пятницу. И все пошло неплохо, как вдруг, буквально за неделю до поездки в Европу, однажды вечером у них с Лайлой вышла крупная ссора, и как всегда без всякого повода. Ссора вылилась в рыдания Лайлы и ее бегство на кухню. Он пошел на веранду и там принялся злобно выстукивать по коленке в такт ее всхлипываниям. Окно кухни выходило на террасу, и немного погодя Эймос подкрался к нему и стал рассматривать свою жену, взвешивая все ее достоинства и недостатки, и вдруг понял, что ему она тоже глубоко безразлична.