Дело тел - [70]

— Только правду, и ничего кроме правды, — улыбнулся Кестал. — Сам подумай.

— Бред какой-то, — покачал головой Аквист. — Не может такого быть.

— Почему? — повернулся к нему Кестал.

— Ну потому что не может. Потому что гермо всегда, во все исторические периоды, были равноправными участниками множества событий, и…

Аквист недоговорил. Осекся.

Во все?

Да ничего подобного. Не во все. Если вдуматься, то далеко не во все — особенно тогда, когда религии, близкие к религии двойников, являлись правящими. Ученые, писатели, композиторы, священство — практически сплошь мужчины, изредка — женщины. Среди современных ученых гермо есть, но не сказать, что они так уж успешны. А мы сами? Фадан да, Фадан профессор, а сами-то они на какие должности претендовали? Максимум — архивариус? А Бакли?.. Он гермо, он годами ездил по вызовам быраспаса, и у него не было ни единого шанса не то, что вырасти в должности, но даже выбраться из общежития в собственную, пусть крошечную, комнату. И это всё потому, что мы…

— Потому что вы — гермо, дополнительный пол, просчет природы, неувязка, — жестко произнес Кестал. — И вас надо разумно ограничивать. А даже не говорю «не любить», заметьте, потому драконы очень любят тарглов, а люди очень любят кошек. Но любить — это не значит дозволять всё подряд. А кошки или тарглы, допущенные, например, к науке или власти — это вообще нелепость и абсурд. Их задача — радовать и развлекать своих хозяев. Ваша… по сути дела, тоже. С той лишь разницей, что через вас еще можно передавать геном и корректировать пол будущего потомства.

— Корректировать? — с удивлением переспросил Бакли.

— Конечно. Это быстро делается, — пожал плечами Кестал. — Когда мне нужно больше мальчиков — рождается больше мальчиков. Когда нужно больше девочек — рождается больше девочек. Ну а когда всё спокойно, то можно и вас подрасплодить. На радость тем, кто вас использует.

— А что ж ты сам в таком виде к нам пришел-то? — с интересом спросил Бакли. — Тебе, наверное, неприятно в домашнее животное превращаться?

— Почему же? Нет, нисколько. Очень удобное и приятное тело. Но если мы ведем речь о том, как правильно вас содержать, то двойники в этом преуспели. Они скрывают тело, скрывают запах — от чужих, от посторонних. Причем делают они это на самом деле для того, чтобы гермо одного мужчины не возжелал другой. И чтобы женщины не путались и не ссорились друг с другом. Пожалуй, после реформы я сделаю их религию основной. Та, которую сейчас практикует ваше сообщество, позволяет слишком много вольностей, а мне это не нравится. Например, если бы не эти вольности, вы бы сюда не попали. А вы здесь.

— Не нравится, значит, — протянул Аквист. — А больше всего, как я понимаю, тебе не нравится, что мужчины и женщины считают нас, гермо, равными себе?

— Ну, разумеется! — кажется, Кестал слегка удивился.

— А то, что у нас, средних, организм устроен даже сложнее, чем мужской или женский, тебя не напрягает? — спросил Бакли. — То, что наш мозг по сложности точно такой же, как мужской или женский, тоже? Это для тебя значения не имеет?

— Я бог, и я решаю, что имеет значение, а что нет, — отозвался Кестал. — А для меня да, не имеет. Для меня имеет значение другое. То, что у вас, к примеру, двойной набор органов — псевдомужской и псевдоженский. То, что у вас два сердца. То, что…

— И то, что наш народ так устроен — для тебя чуждо? — Бакли сделал шаг вперед. — Эй, ты, божество хреново! А ну-ка покажи, какой ты расы на самом деле! Ты же к нам вообще никакого отношения не имеешь, если над нами, равноправными, такие эксперименты ставишь, и одних возвышаешь, а других объявляешь ущербными, тогда как ни один пол без двух других и существовать-то не сможет! Кто ты такой вообще?!

Кестал не торопясь вышел из-за кафедры. Улыбнулся.

— Ну что ж, я покажу, — произнес он спокойно. — Должны же вы увидеть, как по-настоящему выглядит ваша смерть.

* * *

Бонни обнаружила себя, стоящей на пенечке посреди небольшой поляны. Деревья вокруг были облетевшие, осенние, а небо над лесом хмурилось — кажется, вот-вот пойдет дождь. Трава вокруг пенька выглядела то ли полегшей, то ли вытоптанной. Кажется, все-таки вытоптанной — словно тут, на этой полянке, совсем недавно побывала немаленькая толпа. Вообще, может быть. Те же паломники, верно? Пенек для проповедника, гревана, и слушатели, которые еще недавно стояли на этой траве.

Бонни слезла с пенька, оглянулась — и увидела, что через поляну к ней идет толстая молодая женщина, за юбку которой цепляется то ли трое, то ли четверо малышей. Еще одно ребенка женщина прижимала к груди. Одежда женщины была хорошей, добротной, лицо довольное, и, кажется, знакомое… женщина подошла поближе, и тут Бонни с огромным удивлением поняла, что эта женщина — она сама.

— Ну что? — с легкой ехидцей в голосе спросила женщина. — На вот, посмотри, чего упустила. Что, завидно?

— Ты толстая, — ответила Бонни невпопад. — Очень.

— Я счастливая, — засмеялась женщина. Перехватила ребенка поудобнее. — Видишь, какие красавцы и красавицы? Могли бы твоими быть, послушайся ты мать. А ты что? Город, шляпки, учеба… такое счастье на ерунду променяла.