Она обдумывала услышанное несколько секунд, а потом грустно сказала:
— Я понимаю.
— Итак, — терпеливо продолжал Мейсон, — вы должны осознать, что против вас довольно много улик, в частности некое совершенно уничтожающее свидетельство, которое, по их мнению, окончательно решает судьбу дела.
В противном случае они никогда бы не осмелились действовать в подобной манере, а просто пришли бы к вам домой и весьма учтиво напросили ответить на вопросы.
Затем они проверили бы ваши ответы, задали дополнительные вопросы и в конце концов назначили расследование, но только после того, как убедились бы в вашей вине. А та манера, в которой они действуют сейчас, говорит мне, что в их распоряжении появилось совершенно убийственное свидетельство, этакий лакомый кусочек, на который они рассчитывают, чтобы добиться вынесения приговора… Этой страшной для вас уликой вас готовятся захватить врасплох…
— Из их вопросов, — задумчиво сказала она, — я сделала вывод, что этот Джаспер Данливи рассказал им какую-то подходящую сказку.
— В которую включил и вас?
— Да.
— Какие отношения у вас были с Джаспером Данливи?
— Никаких.
— Вы когда-нибудь видели его?
— Думаю, да.
— Когда?
— Двое детективов привели неизвестного мужчину в одну контору, где меня как раз в то время допрашивал прокурор. Мужчина посмотрел на меня, посмотрел на прокурора, кивнул, а потом они вывели его…
Мейсон несколько секунд обдумывал услышанное, потом вдруг поднялся, собираясь закончить беседу.
— Хорошо, мисс Минден, я намерен представлять ваши интересы. Но я хотел бы мягко напомнить вам, что кое-какие вещи, вами совершаемые, вряд ли будут способствовать оправданию на суде. Вы более или менее умышленно помогли прессе охарактеризовать вас как сумасбродную наследницу Монтроуза. В дополнение к тем вещам, которые вы проделали и которые подтверждаются документами, существует еще и масса сплетен о вечеринках с купанием нагишом, ну и прочее…
— Ну-ну, — не смутилась она, — и что из этого? Мое тело мне нравится, оно прекрасно. Я, видимо, недостаточно тупа для того, чтобы думать по-другому. Иные отправляются в нудистские лагеря, и все относятся к таким лагерям как к само собой разумеющемуся и оставляют нудистов в покое, но если у какого-то человека…
— Вам нет необходимости спорить со мной, — перебил Мейсон, улыбаясь, — я просто объясняю вам вот что: некая личность постоянно нарушает моральный кодекс, а потом имеет несчастье быть обвиненной в убийстве. Существует определенный тип присяжных, обожающих швырнуть камень в того, кто колебал и разбивал вековые скрижали… И многие незадачливые личности оказываются обвиненными в убийстве на основании свидетельства, удостоверяющего, что он или она были повинны, например, когда-то в прелюбодеянии…
— Хорошо, — сказала она, — в глазах многих я — особа сомнительного поведения. Это что, удержит вас от того, чтобы взять мое дело?
— Нет.
— А может как-то помешать моим шансам на оправдание?
— Да.
— Спасибо, мистер Мейсон, — сказала она. — Меня интересовало, будете ли вы откровенны или же углубитесь в лицемерную болтовню. Вам не стоит рассказывать мне об этих разочарованных в жизни старых калошах с завистливыми физиономиями, которые любят посидеть и потрепать языками, перемывая косточки своим приятельницам.
— Я осмелился напомнить вам, что, когда некая молодая женщина пытается освободиться от условностей и ведет себя в такой манере, чтобы создать репутацию этакой сумасбродной наследницы, это сильно работает против нее.
— Если ее вдруг обвинят в убийстве, — вставила Минерва.
— Ну так вас и обвинили в убийстве, — заметил Мейсон.
— Что ж, благодарю за лекцию, — сказала она. — Я постараюсь быть паинькой после того, как выберусь отсюда. Во всяком случае, постараюсь держать свое имя подальше от газет.
— Нет, по всей видимости, — покачал головой Мейсон, — вы совсем не понимаете, что может произойти.
Вы отличный материал для печати. Тот факт, что вы обвиняетесь в убийстве, поможет распродать побольше газет, а когда происходит нечто такое, что помогает продавать газеты, это рекламируется и обыгрывается вовсю.
— И даже сверх всякой меры, как, мне кажется, вы подразумеваете.
— Да, именно так и подразумеваю, — ответил Мейсон. — Это и помогает мне создать картину, которую я намерен представить общественности: довольно скромная, но чрезмерно активная молодая женщина с широкой душой ведет себя импульсивно, и ее порой неверно понимают. Но в глубине души она довольно застенчивая.
— И вы хотели бы, чтобы с такой физиономией я предстала перед публикой?
— Да.
— К черту все это, — решительно покачала она головой. — Я не собираюсь как-то менять свою душу всего лишь затем, чтобы отбиться от обвинения в убийстве.
Это уже ваше занятие, мистер Перри Мейсон. А я не застенчива и не собираюсь натягивать на себя эту маску ради публичного увядания в прессе.
Мейсон вздохнул, взял свой портфель и двинулся к двери.
— Я боялся, что вы займете именно такую позицию, — сказал он.
— Вот я ее и заняла, — ответила она. — И теперь вы это знаете.
