Дело - [41]

— Нет, какая красота! — повторил он и улыбнулся всем нам, несколько смущаясь своей радости.

Затем, сделав над собой усилие, он резким, отрывистым тоном сказал:

— Хватит, однако, а то я могу так проболтать все утро. Ведь вы, кажется, хотели поговорить со мной о чем-то, Мартин?

— Я бы предпочел послушать еще об опыте, — ответил Мартин.

— Ну, это может подождать… в том случае, если вы приехали с важным делом. Оно важное?

— В известном отношении — да. Но тут нам нужен ваш совет.

— Что ж, тогда говорите!

Фрэнсис ловко и бережно прикрыл отпечаток куском плексигласа; он все еще внимательно изучал линию и не поднял глаз, даже когда Мартин заговорил:

— Собственно говоря, главная роль тут принадлежит Джулиану, а не мне.

— За чем же дело стало?

Скэффингтон стал рассказывать, не добавляя почти ничего нового к тому, что он поведал нам в рождественский вечер. Рассказ его звучал теперь значительно более гладко — у него было достаточно времени, чтобы отработать его. Лишь только он сказал, что обвинен был человек ни в чем не повинный, Фрэнсис поднял глаза от отпечатка. Он уставился на Скэффингтона, но ни словом, ни жестом не прерывал его и только время от времени потягивал свою трубку. Постепенно выражение его лица — радостное, приветливое и радушное при нашем появлении, резко изменилось, и неизвестно было, что можно от него ожидать.

Когда Скэффингтон остановился, Фрэнсис резко спросил его:

— Это все?

— Да, мне кажется, что картина вам должна быть ясна, — ответил Скэффингтон.

— Вы это называете ясностью? — вспыхнул Фрэнсис. — Да я в жизни своей не слышал ничего более невероятного. — Он даже покраснел от возмущения. Его обычной, чуть церемонной вежливости как не бывало. В его голосе, когда он обратился к Скэффингтону, зазвучала та особая враждебность, с какой обычно встречают людей, приносящих дурные вести. По правде сказать, говорил он так, словно Скэффингтон — и только он один — был виновником всего случившегося, словно он обязан был как-то опровергнуть принесенные им дурные вести и восстановить мир и покой этого утра.

— Что, собственно, невероятно? — с готовностью переспросил его Мартин. — Вы хотите сказать — невероятно, что все мы оказались такими дураками?

— Хотелось бы мне знать, когда мы наконец перестанем быть дураками, — огрызнулся Фрэнсис. Затем он попробовал взять себя в руки. Ровным, рассудительным тоном, но все еще с суровым выражением лица, он сказал Скэффингтону:

— Неужели вы сами не понимаете, что согласиться с вашим объяснением очень трудно?

Теперь уж разозлился Скэффингтон.

— Значит, вы можете объяснить все это лучше? — спросил он запальчиво.

— Судя по тому, что я от вас слышал, это не такая уж непосильная задача.

— Если бы мы так считали, — ответил Скэффингтон, — мы бы не приехали сюда отрывать вас от работы.

Я сказал было что-то, но Фрэнсис оборвал меня:

— Ну знаешь, Люис, ведь ты-то не физик.

— Если бы вы изучали эти данные, какой вывод сделали бы вы из всего этого? — спросил Скэффингтон. Он начал объяснять положение Фрэнсису очень почтительно, и даже теперь, несмотря на весь гнев и раздражение, какая-то доля почтительности еще сохранялась в его голосе.

Фрэнсис игнорировал вопрос; холодно, взвешивая каждое слово, он сказал:

— Неужели вы не хотите понять, какое впечатление это произведет на всех колеблющихся?

— Мало сказать хотим — мы обязаны, — ответил Мартин.

Привела ли его реакция Фрэнсиса в такое же недоумение, как меня, или нет? Мартин знал его хуже, чем я: возможно, поэтому он не был так сильно озадачен. Во всяком случае, он, по-видимому, просто не знал, с какого конца подойти к Фрэнсису, и теперь старался осторожно выяснить это.

— Напомните мне, — сказал Фрэнсис Скэффингтону, — кто рецензировал диссертацию Говарда, когда мы его избирали?

— Был один внешний рецензент — старик Пелэрет, естественно. И один внутренний — Найтингэйл. Наряду с Найтингэйлом попросили написать заключение и меня. Но, конечно, я тогда еще сам был новичком.

— И вы же с Найтингэйлом делали доклад о его работе, когда мы его увольняли? Что ж, это справедливо. Но, когда вы теперь неожиданно заявляете, что ваши с Найтингэйлом мнения вдруг резко разошлись, то, посудите сами, звучит это не слишком убедительно.

— Его возражения совершенно беспочвенны.

— Ну это вы бросьте! — возразил Фрэнсис. — Ведь он же знал все обстоятельства дела не хуже вашего?

— Да!

— И вы показали ему эти новые данные и высказали свое мнение, и все же он не нашел в них ничего особенного?

— Он вообще ничего в них не нашел, — ответил Скэффингтон.

— Ну вот видите! — сказал Фрэнсис. — Если вы собираетесь оскорблять память заслуженного старого человека, вам нужно опираться на что-то более определенное.

— Факты вполне определенны! — вспылил Скэффингтон.

Мартин заговорил спокойно и беспристрастно, все еще не теряя надежды заставить Фрэнсиса говорить в том же тоне.

— Во всяком случае, трудно рассчитывать на более определенные факты. Если бы только фотография была на месте…

— При условии, что эта поддельная фотография вообще существовала, — заметил Фрэнсис.

— При этом условии. Мне кажется, будь у нас эта фотография, даже суд признал бы ее достаточно убедительным доказательством. Как ты считаешь, Люис?