Дело - [12]

В тени на стене я увидел портрет, которого не было здесь во время моего последнего посещения. Пламя свечей не рассеивало царивший наверху мрак, и разглядеть как следует лицо я не мог, хотя у меня создалось впечатление, что написан портрет не лучше, чем большинство других колледжских портретов. Однако мне удалось разобрать золотые буквы на раме:

«Доктор Р. Т. А. Кроуфорд,

член Королевского общества, лауреат Нобелевской премии, 41-й ректор.

Ректор с 1937 по…».

Я перевел глаза с портрета на оригинал — он сидел во главе стола, массивный, с лицом Будды. Все сходились на том, что царствование его протекало довольно гладко, не омраченное, казалось, почти ничем. Теперь оно близилось к концу. Когда ему исполнилось семьдесят лет, срок его правления продлили на три года против установленной законом нормы, но через год он должен будет сдать полномочия; в следующий Михайлов день он будет председательствовать на банкете в последний раз.

— Послушайте, ректор! — кричал ему Гэй. — Поздравляю с удачным вечером. Поздравляю! Вот как!

Еще раньше из его слов я заключил, что он не совсем уверен, какой это именно ректор из тех, кого он повидал на своем веку. Сегодня один ректор, завтра другой… и Гэй, поведав нам, что портвейн ему вреден, принялся за орехи.

Позднее, когда мы перешли в профессорскую, кто-то крепко взял меня в общей толчее за локоть.

— Кого я вижу! — услышал я мягкий радостный шепот. — Удирайте отсюда, как только улучите подходящую минутку. Мы по традиции заканчиваем вечер у меня.

Это был Артур Браун, проректор. Освободиться мне удалось не сразу, и когда я вошел в гостиную Брауна, она была уже полна. Браун схватил меня за руку.

— Вот это дело! — сказал он. — Я как раз сейчас говорил, что обычай заглядывать сюда после банкетов существует так много лет, что лучше не считать, чтобы не расстраиваться. Ставлю вам на вид, что вы не были здесь ровно год. Не годится, знаете ли, окончательно забывать нас. Надеюсь, что глоток коньяка вас соблазнит? Я нахожу, что коньяк после длительного обеда действует на редкость умиротворяюще.

Брауну было шестьдесят три года, он был упитанный, с квадратным подбородком, румяный. Остатки волос белели только над ушами. Он казался добряком, человеком, которому доставляет удовольствие видеть других счастливыми. Так оно на самом деле и было. Тем, кто не замечал острого, пытливого взгляда, прячущегося за очками, или гордой осанки, при всей его толщине, он, пожалуй, мог показаться болтливым старичком. Между тем, еще когда мы с ним вместе работали в этом самом колледже, я считал, что никто из моих знакомых не умеет так ловко и умно управлять людьми, как он. С тех пор мне пришлось повидать много людей подобного склада, однако мнения своего я не изменил. Он умудрился сочетать в своем характере честность, упрямство и незаурядную изворотливость.

Комната была уютнее и куда теплее большинства колледжских помещений. На стенах висели английские акварели, которые коллекционировал Браун. В комнате было столько народу, что в конце концов там образовалось несколько отдельных групп: этого не могло быть в прежние годы, когда мы собирались здесь компанией после банкета. Теперь колледж разросся, средний возраст членов совета понизился, атмосфера стала чуть менее официальной. Фрэнсис Гетлиф с рюмкой в руке разговаривал с тремя молодыми учеными; Мартин и один очень красивый человек, оказавшийся при ближайшем рассмотрении Скэффингтоном, объединились в углу с двумя филологами — Кларком и Лестером Инсом, — эти оба были избраны в члены совета уже без меня.

Мы с Брауном потягивали у камина коньяк, когда Том Орбэлл вошел в комнату и подсел к нам.

Лицо у него было красное, разгоряченное, веселое, но в присутствии Брауна он держался вполне благопристойно, умело сочетая в разговоре экспансивность с осторожностью. Как же быть с капелланом? — спрашивал он. По всей видимости, существовала угроза, что его могут переманить. Он ведь умница, говорил Том, а в наши дни не так-то просто найти умного человека в сутане.

— Конечно, — он повернулся ко мне, и в голосе его зазвучал вдруг вызов, — вас, Люис, это совершенно не трогает. Вас вряд ли огорчило бы, если бы все до одного священники в Англии были слабоумны. Может, вы даже считаете, что это было бы только к лучшему? Но мы с Артуром на эти дела смотрим иначе.

— На мой взгляд, это было бы уж слишком, — сказал Браун.

Но не в его намерениях было позволять Тому щеголять благочестием за мой счет. Браун был «столпом общества», консерватором и верным сыном англиканской церкви, но церковь он посещал больше для видимости, чем из религиозных побуждений, и ему всегда становилось несколько не по себе, когда молодые люди, вроде Тома Орбэлла, начинали похваляться своей набожностью. Поэтому он рассказал в мою защиту историю, из которой должно было явствовать, как уважаю я сам чужие религиозные убеждения.

— Простите, Люис, — шутливо сказал Том, само раскаяние: настроение людей, вроде Брауна, он умел схватить на лету. — С моей стороны было совершенно неуместно выдвигать против вас подобные обвинения. Я же знаю, что вы — воплощенная добродетель! Ну конечно же! И, кстати, с моей стороны было так же неуместно навязать вам тот вечер с Лаурой Говард.