Дело Рокотова - [8]

Временами волну гнева зал обрушивает на нас, адвокатов. Особенно скверно приходится адвокату Шафиру, школьному товарищу и защитнику Эдлис. Ему буквально не дают гово­рить, и часто под несмолкаемый грохот и угрозы он вынуж­ден отставлять микрофон и прерывать следствие. Правда, председательствующий Громов или прокурор Терехов порой призывают публику к порядку. Но не трудно понять, что зал хорошо понимает, как следует вести себя.

На фоне кающихся подсудимых особенно выделяется В. Файбишенко. На предварительном следствии, по сущест­ву, он не дал показаний. И не приходится говорить о каком либо признании с его стороны. Он предан суду на основании оговора сообвиняемых, а также лиц, совместно с ним совер­шавших валютные сделки, но по делу проходящих лишь в качестве свидетелей.

Все его поведение на следствии — это выражение протеста. На всем протяжении длительного расследования дела идет глухой поединок между одиноким, всеми брошенным обви­няемым и всемогущим КГБ. От него добиваются признания в предъявленном обвинении. Он же требует "равенства перед законом", то есть такого же, как к нему, отношения к лицам, виновным в большей степени, чем он, но обласканным, опе­каемым и оставленным следствием на свободе.

Лишенный реальных возможностей отстаивать справед­ливость и свои законные интересы Файбишенко, говорят, прибегал к самым нелепым формам выражения своего про­теста. Так, например, уже порядочно измотанным следовате­лям, которые долго не могли добиться от него ни слова, он вдруг заявил, что решил, "наконец, дать искренние показа­ния".

Казалось достигшие цели, они тут же располагались це­лой группой, чтобы начать допрашивать этого "подонка", который много месяцев портит им кровь. Между тем, приведенный из камеры Файбишенко, выкурив сигарету в общест­ве уже готовых записывать показания следователей, неожи­данно заявляет: "Я передумал. Сегодня у меня нет настроения"...

Отказавшись от адвоката, Файбишенко на суде сам ведет свою защиту. Он знает все детали дела. У него изумительная память; он приводит наизусть, притом совершенно точно, показания свидетелей, содержание документов и других следственных материалов. Он сопоставляет, сравнивает и анализирует противоречивый обвинительный материал. Поле­мизирует с прокурором, с председательствующим. Его репли­ки часто ставят и того и другого в тупик. В такие моменты он поворачивается к нам улыбаясь и ждет от нас одобрения.

Вообще, с самого начала процесса между защитниками и подсудимым Файбишенко установилась невидимая связь. Каждый из нас, кроме Ивана Рогова, косвенно, а часто и прямо защищал не имеющего адвоката Файбишенко.

На суде Файбишенко ведет себя как человек, которому нечего терять. Он великолепно знает, что пощады ему ждать не приходится, и он не старается заслужить милость у суда. Он открыто и безбоязненно срывает маску с "исправивших­ся" свидетелей. Эти свидетели — десятки проходящих на про­цессе молодых людей, которые на протяжении трех лет вместе с ним занимались перепродажей валюты, а сегодня под покровительством КГБ стали "честными гражданами" и "преданными родине патриотами".

Наиболее характерным примером тут является свидетель Дубченко. Он, вместе с Файбишенко встречался с иностран­цами, бывал в Американском посольстве, заключал множество валютных сделок, а сегодня, на суде, обрушивается на него, характеризуя его как "неисправимого подонка", "чуждого советскому строю элемента", и "врага Советской власти".

— Ты лучше расскажи о себе, — бросает ему Файбишенко.

— Ты расскажи, куда ты спрятал все, что накопил за годы своей спекулятивной деятельности. — И Файбишенко расска­зывает правду о его совместной с Сергеем Дубченко "работе". И все явственнее проглядывает применяемая к обвиняе­мым почти незамаскированная двойная мерка.

На помощь публично разоблаченному свидетелю Дубченко спешит публика в зале. Иные буквально захлебываются в своей злобе к Файбишенко:

— К стенке его, к стенке!

А "исправившегося" свидетеля Дубченко награждают ова­циями.

Файбишенко спокойно анализирует показания некоторых своих бывших товарищей и соучастников о его, якобы, анти­советских высказываниях в иностранных посольствах, и ког­да он пытается показать всю их несостоятельность, председа­тельствующий Громов обрывает его на полуслове и говорит:

— Мы судим вас не за политику, а за валюту.

Файбишенко тут же в ответ бросает:

— Я знаю. Судите меня вы за валюту, но осудите за полити­ку. Вернее, за мои национальные настроения. Я не против советской власти. Я только не согласен с ней в национальном вопросе...

Но тут Громов грубо обрывает его и поспешно объявляет перерыв.

На какое-то мгновенье Файбишенко раскрывает кавычки своего обвинения. Он показывает, что содеянное им равно то­му, что сделали другие, а в ряде случаев он даже отстал от своих русских товарищей, которые не преданы суду из "гу­манных соображений".

Не потому ли журналисты наперебой спешат убедить чита­теля, что Файбишенко "пустой, необразованный пижон, кото­рый даже не помнит, когда он прочел последнюю книгу".

Разумеется, слова Файбишенко в протоколе судебного следствия не зафиксированы. Его выступление слышали толь­ко участники процесса, а сам Файбишенко давно уже мертв. И пишу я о нем лишь для того, чтобы лучше восстановить картину судебной расправы над этим еврейским парнем.