Дело о таинственном наследстве - [2]

Первый раз натановские гены проявились еще в Наташином младенчестве. Девочка, оставленная нянькой одна, раскачала кроватку и вывалилась из нее. В несколько минут освоив передвижение по полу на четвереньках, она подобралась к мирно дремавшей в солнечном пятне кошке и прокричала ей в ухо восторженный «наташинский» боевой клич. Ну просто завизжала во всю силу своих маленьких легких. Ошалевшее от ужаса животное с тех пор пробиралось по дому, плотно прижимаясь к стенам и шарахаясь от всех громких звуков. Наташа же, испытав от проделанного величайший восторг, под боевые завывания была названа отцом «Наталья-разбойница».

С того случая она «радовала» окружающих своими проделками чуть ли не каждую неделю. Это были и «игры в прятки», когда весь дом под грозные крики отца, сбиваясь c ног, искал Наташу, а она тихонько сидела себе в каком-нибудь чуланчике и изучала паутинку или пряталась под крыльцом, пытаясь угадать, чьи это ноги спешат по ступенькам. Были и нападения на животных, насекомых, няню и даже на помещицу Князеву, часто приезжавшую к отцу на чай.

Девочка вела столь активную жизнь, что в конечном счете с разбойницей и ее проделками смирились все, тем более что обдуманного, настоящего, зла в них не было.

Любовь и забота окружающих, великолепное образование, отсутствие плохих жизненных событий, свобода поступков, мыслей, желаний воспитали энергичную, интересную личность. Рассуждения Наташи иногда поражали своей взрослой логикой. Развитое чувственное, интуитивное понимание окружающего дарило ей глубокие душевные переживания, выливающиеся в некий романтизм, но без пошлости. Она была добра, отзывчива, иногда немного резка и любопытна ко всем проявлениям жизни.

– Возьми, Наташенька, кулебяку, она нынче у Клавдии на редкость хороша.

– Спасибо, папочка, – кивнула Наташа, нагружая тарелку кулебякой, сыром и фруктами. – Поздно почивала, да. Не могла оторваться от Ольгиной книги, все ждала, что вот-вот там что-то интересное произойдет.

– Ты бы ни у Ольги книжки брала, а сама ей давала! – посоветовал Николай Никитич. – Вон, какую библиотеку уже собрала. Раз французов Оля так почитает, ну приобщи ее к Руссо, что ли, ежели еще не читала. Что вы там, барышни, из него любите? «Новая Элоиза»? Помнится, тебе понравилось… А уж через Юлию эту Элоизу и к его «Рассуждениям» перейти можно, все чтение полезное, нежели просто романами баловаться.

– Нет, «Рассуждения» Оленьке не подойдут. Серьезно слишком, – ответила Наташа, хрустя печеньем, – она и по романам толком ничего из прочитанного сказать не умеет. Или плачет, или умиляется. Над «Евгением Онегиным» три дня проплакала, говорит, Татьяну очень жалко, что «Она другому отдана и будет век ему верна!» А я спрашиваю: «Оленька, так почему тебе Татьяну жалко? Потому что она другому отдана? Или потому, что век ему верна будет?» Ведь разные же вещи, да, папочка? А она меня безнравственной обозвала и дальше плакать отправилась. А в чем же безнравственность, позвольте? Это вот за нелюбимого идти безнравственно, полагаю… А?

Но князь половину пылкого и, надо сказать, весьма вольного монолога прослушал, вернувшись к наблюдению за волнительными действиями садовника.

– Вот шельмец! – вырвалось у него, и он со всей быстротой, на которую был способен, поспешил из столовой.

Наташа выглянула в окно: Никанор гордо стоял около груши, принявшей форму строгого конуса. Деревце выглядело слегка голым и оттого страшно смущенным.

– Папочка, – высунулась в окно Наташа, стремясь привлечь внимание князя до начала головомойки, несомненно грозившей Никанору. – Я сегодня к Ольге, к вечеру вернусь.

– Да, да! – на ходу прокричал Николай Никитич. – Только к ужину воротись, гости будут. Граф Орлов с тетушкой представляться приедет.

– Так он недели три у тетушки гостит, что же это только сейчас к нам собрался?

– Разрывают графа на части: из столицы, молод, интересен, образован. Софи Зюм вон чуть ли не каждый вечер его к себе ангажирует!

Махнув Наташе рукой, князь медленно развернулся к Никанору, чья поза из гордой стала вдруг вызывающей и подобострастной одновременно.

Наталья поморщилась при упоминании имени Софи. Не любила она ее. А для Наташи нелюбовь к чему-то или к кому-то была чувством почти невозможным. Наташа очень ценила в людях естественность, ее душа откликалась на простое и искреннее общение. А Софи, с ее высокомерием, холодностью, вечной затянутостью в модные одежды и безупречной речью, была не очень ей понятна и приятна. Да и репутация…

* * *

Августовский день лился зрелым золотом солнца. Ни листочка, ни травинки не колыхалось в безветренной тишине. Звук колес маленькой Наташиной двуколки и цоканье копыт игреневой лошадки создавали звонкий ритмичный мотив, на который Наташа, едущая к дому Затеевой, напевала тут же сочиняемую песенку.

Зеленые Наташины глаза играли в солнечном свете: то темнели глубиной мелькавших в голове мыслей, то вспыхивали лукавым, озорным огоньком. Маленькие ямочки на щеках говорили о том, что все на самом деле не так серьезно, как иногда может показаться их хозяйке, а чуть крупноватый рот был будто бы и детским еще, но, вот – тень падает по-другому, и сложившаяся красота его пленяла воображение уже не одного молодого человека. У Наташи были замечательно густые, почти черные вьющиеся волосы, придававшие еще большую выразительность чертам чуть загорелого ее лица.