Дело о свалке токсичных заклинаний - [120]

Один из монахов, управлявших ковром (я видел, как его лысая голова сверкнула в лучах заходящего солнца), сбросил на крышу «Шоколадной ласки» большой глиняный горшок, потом еще один и еще. Он действовал с методичностью ковролетчика-бомбардира времен Второй Магической войны.

Горшки были тяжелыми — издалека было слышно, как они громыхали по крыше, возможно, пробивая ее насквозь. А их содержимое оказалось чрезвычайно эффективным. Неугасимый огонь Шиутекутли, опалявший мою душу, вдруг угас, словно я окунулся в прозрачный поток. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, — промелькнуло у меня в голове.

Я повернулся к Кавагучи и Михаэлю:

— Что они сбрасывают?

Оба уставились на меня, как на законченного идиота. Потом Михаэль сказал:

— Ах, ну да, ты же иудей, — словно только теперь вспомнил! Очень мягко, по-отечески, он объяснил: — Это святая вода, Дэвид.

— А! — Все верно, я действительно идиот. На самом деле я был даже дважды идиотом; это средство не только обладает чудотворной силой, но и идеально в символическом смысле — что может лучше противостоять огню, чем вода?

Как только все горшки с ковра были сброшены на «Шоколадную ласку», Кавагучи достал свисток и протяжно, переливчато свистнул. Отряды ОМОНовцев, спасателей Иоланды и АЗОС ринулись на штурм вражеского здания. Простые полицейские в почти незащищенных мундирах и с обычным, не магическим оружием замыкали строй.

— Нас уже дважды отбрасывали, — сказал Кавагучи, более себе, чем нам с Михаэлем. — Но теперь…

Теперь констебли уверенно шли на штурм. Колдуны из Отряда Магов Особого Назначения несли водометы со святой водой, наподобие тех, что были у охранников в «Локи». Раньше этого было недостаточно, чтобы противостоять нарастающей мощи ацтекских Сил. Но после бомбардировки с воздуха они сильно ослабели, и теперь омоновцы осторожно продвигались к стоянке у «Шоколадной ласки», потом к самому зданию.

Тут я отвлекся от атаки — архиепископский ковер приземлился всего в нескольких футах от меня.

— Здравствуйте, инспектор Фишер! — закричал один из монахов. — А я-то все думал, не вы ли это! Так и вышло.

— Брат Ваган! — воскликнул я. — Ну конечно! — Я подбежал к аббату, чтобы пожать ему руку. — Значит, это вы тот славный бомбардир?

— Точно, я, — скромно сказал он. — Неисповедимы пути Господни, и в этом случае Его воля проявилась заметнее всего.

— О чем вы говорите?

— Я был в покоях кардинала, на коленях умоляя его пересмотреть решение о запрете косметической магии для моих братьев, когда сообщение легата Кавагучи достигло ушей его высокопреосвященства. Он счел, что я подхожу для исполнения этого задания, и я с радостью повиновался.

Брат Ваган был наивен, как ребенок, если надеялся уговорить кардинала. К тому же препираться с начальством запрещено уставом монашеского ордена — ведь монахи дают обет послушания, а также обеты бедности и целомудрия. Вероятно, добрый настоятель не возражал бы, если бы решение кардинала касалось лично его. Однако он спорил ради своей паствы — славный, добрый человек.

И я понимаю, почему кардинал захотел, чтобы именно он летел на этом ковре. Кто еще мог так страстно желать победы над предполагаемыми поджигателями монастыря святого Фомы, как не его настоятель?

— А что касается остального, то его преосвященство, конечно, опять отказал вам? — спросил я.

Густые брови брата Вагана подпрыгнули вверх.

— Откуда вы знаете?

— Ну, вы сказали, что с радостью повиновались ему, чтобы выполнить это задание, значит, ничто другое не принесло вам радости.

— Логика, как у иезуита! — Аббат грустно улыбнулся. — Лучше бы он запретил мне сражаться, но дал разрешение на косметическую магию. Многие могли сделать то же, что сделал я, но кто, кроме меня, вступится за моих братьев?

Я уж и не знал, что мне чувствовать — удовлетворение ли оттого, что я верно угадал ход мыслей брата Вагана, злость ли на кардинала, который упорствовал, как осел, в своем решении, или благодарность его преосвященству за поддержку в войне. Все смешалось и запуталось.

На расстоянии сотни ярдов послышались слабые крики констеблей и хлопки пистолетных выстрелов. К пистолетам нельзя относиться свысока — пока это, возможно, самое сильное ручное механическое оружие.

Кавагучи вытащил собственный пистолет, взвел курок, проверил кремень и побежал по Нордхоффу к «Шоколадной ласке». Мы с Михаэлем устремились было за ним, но констебль размером с нас обоих, вместе взятых, покачал головой и проревел:

— Нельзя!

Он преградил нам путь и расставил руки, чтобы быть уверенным, что мы его послушаемся. Перед этим живым воплощением Великой Хитайской Стены нам волей-неволей пришлось остановиться.

А это означало, что нам придется ждать. Ожидание всегда тяжелее, чем действие. Когда действуешь, не остается времени на то, чтобы переживать. А когда ждешь — если вы хоть в чем-то похожи на меня, то поймете правильно, — начинаешь думать обо всем, что может произойти. Я уже ждал птицу Гаруду. Я ждал архиепископский ковер. И опять я Ждал. Меня уже мутило от этого занятия, но я все ждал и ждал, устремив взгляд на Нордхофф, чтобы увидеть все, что можно.