Дело о сорока разбойниках - [84]

Стоял Иноземцев, сраженный сим открытием, опять позабыв, где он и кто он. А тем временем доктор Боровский уже добрых несколько минут плечо его теребил, дозваться не мог.

– Что? – перевел наконец Иноземцев стеклянный взгляд с двери на Петра Фокича.

– Шить, говорю, любезный, надо, – повторил уже в десятый раз тот. – Рана достаточно глубокая. Боюсь, и к эфиру прибегнуть придется.

Иноземцев безучастно махнул рукой, анестезия была даже кстати. Сейчас допытываться начнут, при чем тут луноверин, подозревать, и выяснится, что эпидемию он самолично сотворил. Ох, не до вопросов сейчас было Иноземцеву. Сам себе поспешно ввел под кожу атропин, заправил ингаляционный испаритель и, сделав несколько в нем глубоких вдохов, опустился на кушетку.

«Все забудется, если проснется, а не проснется, так мир много не потеряет, одним убийцей меньше будет».

– Иван Несторович, что ж вы так торопитесь, не много ли вы эфира плеснули в аппарат? – последнее, что он услышал, закрыв глаза. – Что ж вы наделали…

Только к вечеру Иван Несторович очнулся, вскочил, покружил по палате, тяжело дыша и кашляя, поохал и тотчас потребовал, чтобы ему разрешили вернуться домой, благо идти было всего ничего. Отказался от провожатых, с перебинтованным лицом, шатаясь, вышел из госпиталя. Дурман еще не улетучился, голова гудела и клонило в сон, эфира вдохнул – дай боже, теперь долго отходить от него придется. Иван Несторович мечтал добраться до постели. Как пьяный, перешел дорогу, свернул на тротуар, прошел мимо дворника, едва его не сбив случайно, вошел в парадную, на лестницу взбирался, будто на Эверест, а потом минут пятнадцать дверь открывал.

А когда открыл, обмер: в нос ударил знакомый запах – знакомый до одури, до сердечных колик – запах выпариваемого луноверина. Мгновенно отрезвев, он порывисто пересек прихожую, бросился к своему лабораторному столу, на том стояли в ряд две колбы и горячая горелка, а над нею была подвешена чаша для выпаривания, уже успевшая остыть. Заглянув в нее, к своему ужасу, Иван Несторович увидел сквозь туманную дымку розовато-серые кристаллики луноверина.

Иноземцев хорошо помнил, как после посещения его квартиры Дунканом, после того как тот пристыдил его за беспорядок, каждый раз по окончании работы с эссенциями, тщательно убирал всю лабораторную утварь. Мыл колбы и пробирки, прятал на верхнюю полку треногу и газовую горелку, в особенности он тщательно следил за порядком на столе, да от ребенка приходилось реактивы прятать. В его комнате по-прежнему стоял уже покрытый слоем пыли велосипед и огромный шкаф с магнитным индуктором, занимающий весь ее центр, не было ковра и портьер на окнах, всюду лежали книги, но стол всегда был чист.

Тут он возвращается в свою квартиру – не прошло и суток с тех пор, как он из нее вышел, а кто-то воспользовался его приборами, реактивами и инструментом. Да еще и для такой гадкой цели – проклятый луноверин изготовить, давеча Дунканом помянутый.

Полагая, что все еще продолжает действовать эфир, Иван Несторович пару раз махнул перед глазами рукой. Но нет, стояла чаша, две колбы и горелка рядом, а тут его взгляд упал на нечто черное в углу стола. Схватил – а это две черные перчатки.

– Чистое безумие, очередное безумие, – проронил он, а потом поднял голову и вскричал: – Кто здесь?

Испугавшись, что едкий запах луноверина распространится по всему дому и вызовет массу подозрений, бросился к окну и растворил его настежь. Вернулся, чтобы сей же час избавиться от старательно приготовленного кем-то яда, но вздрогнул, увидев, что ни чаши, ни колб уже на столе нет, а горелка покоится на верхней полке. В недоумении он глянул на перчатки, что все еще сжимал в руке.

В его комнате кто-то находился, и этому кому-то нельзя было дать уйти. Поспешно вернулся к окну, закрыл его, дернулся к двери, запер ее на два оборота ключа и прижался спиной к стене, переводя дыхание и силясь преодолеть проклятое после наркоза головокружение и тошноту. Отдышавшись, он медленно подошел к комоду, вынул «смит-энд-вессон» и взвел курок. Теперь, если удалось вовремя поспеть запереться, можно было надеяться поймать прятавшегося таинственного незнакомца, наверняка это и есть тот самый черный человек, которого разглядел психиатр и который оставил пару перчаток на его столе. О слава тебе, создатель, а то ведь подумал на себя.

– Ульяна! – вырвалось у Иноземцева, ибо первое, что в голову пришло – девушка вернулась, это ее проделки. Но обошел комнату кругом – никого. Тогда кто же этот незваный гость, кто этот черный человек? А не сам ли Дункан…

Тут Иноземцева осенило.

Безумный психиатр задумал избавиться от Иноземцева, ибо тот ведал его тайной, мол, что он из полиции, а вовсе не простым врачом при князе состоит. Сначала во всеуслышание объявил Ивана Несторовича умалишенным, а теперь разыграл комедию с луноверином, с помощью каких-то своих подручных обколол всех свидетелей ночного усато-полосатого гостя в магазине Захо. Кроме, разумеется, самого Иноземцева, чтобы выставить его виновным, и, конечно, князя не забыл, наверняка окажется так, что Николая Константиновича вместе с доктором объявят в предумышленном злодеянии. Ведь обоих как чудаков знали, и ничего не стоит на них взвалить и убийство, и попытку отравить уважаемых в Ташкенте особ, приписав эти действия мести. Ведь сослали же бедного князя, обвинив в банальной краже каких-то самоцветных безделок с дворцовой иконы – более унизительной причины, которой все кругом свято верили, выдумать было сложно. Или еще более прозаично было! Иноземцевым Дункан просто воспользовался, чтобы избавиться не от него вовсе даже, а от князя. И придумал все именно в тот злосчастный вечер.