Дело о рубинах царицы Савской - [82]

Больше в письме ничего не было: ни нежных слов, ни приписки о том, как он живет, как себя чувствует. Только холодные строчки официального письма. Я почувствовала досаду, но потом одернула себя: Аполлинария, что ты себе позволяешь? Благородный принц решился на святую ложь, дабы облегчить мне жизнь и спасти репутацию в глазах общества и закона. А я видите ли, испытываю смешанные чувства! Он имеет право на обиду, и все же сделал то, что подсказывало ему человеколюбие.

И я поспешила к отцу, взяв с собой конверт из толстой коричневой бумаги.

Войдя в рабочий кабинет Лазаря Петровича, я бросилась ему на шею и расцеловала!

— Рара, ты у меня самый заботливый и замечательный отец на свете!

— Правда? — усмехнулся он. — Приятно слышать. Чем обязан такому восторгу?

— Смотри! — и я протянула отцу конверт. — Твои усилия не пропали даром.

— Интересно, интересно, посмотрим, что здесь, — сказал Лазарь Петрович, внимательно осматривая марки и печати на конверте.

— Ты внутрь загляни, — я сгорала от нетерпения.

Отец достал фотографии и принялся рассматривать их так же тщательно, как и надписи на конверте. Адвокатскую выучку не забудешь ни при каких обстоятельствах!

— Да ты красавица, Полинушка! Тебе так к лицу корона. Королевна! Настоящая королевна! Шемаханская царица!

— Абиссинская, — поправила я.

— Вот это доказательства, — удовлетворенно отметил Лазарь Петрович. — Теперь их можно в судейскую коллегию, подтверждать тетушкино завещание.

— Ты дальше смотри! — взмолилась я.

— А что, в конверте еще что-то есть? — он заглянул внутрь и вытащил письмо Малькамо. Прочитал. — Полина, это правда то, что тут написано?

— Нет, рара, — твердо ответила я. — Мы не венчались в церкви Марии Сионской, это ложь.

— Кто об этом знает?

— Ты, я, — я медлила, — и Малькамо.

— Отлично! — сказал Лазарь Петрович и потер ладони. — Малькамо далеко, ты — слабая женщина, а я — твой адвокат, который обязан хранить тайну. Тебе вредно волноваться в твоем положении.

— Отец… Я чувствую… Кажется, начинается…

* * *

Немедленно были вызваны доктор и акушерка. Вера забегала с горячей водой и полотенцами, а я лежала на кожаном диванчике и стонала, обхватив руками живот. Не помню уже, сколько времени все продолжалось, но вдруг мне стало легко-легко, акушерка что-то подхватила на руки, раздался скрипучий крик и мои муки закончились.

— Девочка! — воскликнула акушерка. — Темненькая.

— Покажите, — слабым голосом попросила я.

— Сейчас, сейчас, только пуповину обрежу и обмою.

Девочка оказалась красавицей. Кожа цвета кофе с молоком, огромные черные глаза в пол-лица, точеный носик и редкие волосики на голове. Маленькая копия Малькамо. Она немного покряхтела, чмокнула губами и чихнула. Я умилилась.

В комнату вошел Лазарь Петрович.

— Где моя внучка? — ласково произнес он?

Акушерка протянула ему ребенка. Я и не ожидала, как может меняться человек, когда он осознает себя дедом. Строгий адвокат, искусный оратор вдруг превратился в любящего деда, из которого малышка в недалеком будущем начнет вить веревки. Можно не сомневаться: может, лицом она и в отца, но характером будет в меня. Я это чувствую!

— Назовешь-то как? — спросил отец?

— Марией, — чуть слышно прошептала я. Как же иначе?

* * *

Пока я отлеживалась в постели после родов и кормила свою ненаглядную девочку, в N-ске разразился скандал. Елизавета Павловна на ближайшем четверге осудила взбалмошную вдову, перешедшую все границы приличия. Мало того, что я уехала одна в африканскую страну, так еще и вернулась с черным незаконнорожденным отпрыском. Ноги моей не будет в избранном обществе! С ней согласились почтмейстерша, супруга судебного пристава и две «синявки» из женского института. Они хотели уговорить губернаторшу подключиться ко всеобщему остракизму, но практичная, или просто равнодушная ко всему, кроме еды, губернаторша отказалась.

Все это рассказывала мне Вера, у которой были лазутчики во всех мало-мальски приличных домах. Вера обожала сплетни и слухи, к ней они стекались с неимоверной быстротой.

В дом зачастили визитеры вроде бы для того, чтобы пожелать здравия матери и новорожденной, но их заворачивали обратно, объясняя тем, что я еще не оправилась после родов.

В кондитерской Китаева на отца напала некая почтенная дама и, потрясая клюкой, завопила, что его дочь вавилонская блудница! Отец, купив эклеры, отвесил кликуше легкий поклон и предложил позвать околоточного. Та немедленно угомонилась.

Все переменилось словно по мановению волшебной палочки, когда судейская коллегия признала бумаги подлинными, а меня — выполнившей условия завещания тетка Марии Игнатьевны, и поэтому я, спустя три недели, стала полноправной владелицей тетушкиного наследства, а моя дочь получила законного отца.

На крестины в церковь Благовещения, что на Соборной площади нашего N-ска, собрался весь город. Крестной матерью я попросила быть любимую подругу Юленьку. Она приехала из Аркадии, чтобы выполнить мою просьбу. Крестным отцом выразил желание стать полковник Савелий Васильевич Лукин, тот самый, у кого в полку служил Николай Сомов, мой незадачливый воздыхатель. Елизавете Павловне Бурчиной, главной сплетнице N-ска, досталось место прямо напротив купели. Она своими глазами хотела увидеть таинство от начала до конца, чтобы было о чем потом говорить мо меньшей мере несколько недель подряд на ее пресловутых «четвергах».