Дело о рубинах царицы Савской - [16]

— Аполлинария Лазаревна, как ваша ссадина на лбу?

— Спасибо, уже почти ничего не осталось. Струпик вчера отвалился.

— Это хорошо, а то я не хотел бы, чтобы на вашем прекрасном лице были какие-либо шрамы. Не к лицу это вам, — Нестеров улыбнулся.

— Ах, Арсений Михайлович, а вы бонвиван! — я погрозила ему пальцем.

Он нахмурился.

— Я все думаю об этом нападении на вас. И почему-то убежден, что это дело рук тех, кто шел с нами на корабле, а не местных ворюг. У них совсем другие повадки: наброситься стаей, вырвать сумочку, выклянчить деньги. А тут все сделали, чтобы вы их не узнали.

— Да, в ваших словах есть резон, г-н Нестеров, — согласилась я с его доводами. — Хотя не понимаю, к чему вы это говорите? Ведь мы тут, а те, кто шли с нами на корабле, остались в поселении.

— Все ли? — покачал он головой.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего, я просто рассуждаю.

— Нет, Арсений Михайлович, вы меня не проведете. Рассказывайте, что вам известно!

— Когда умирал старый монах, я попросил всех выйти. И Агонафер сказал мне, чтобы я во всем подчинялся вам. Так и сказал: "Иди к ней и подчинись. У нее в руках знание. Ее нужно охранять. Иначе падет династия". Потом пробормотал что-то неразборчивое и умер. Аполлинария Лазаревна, о какой династии идет речь? О Романовых? Я, к сожалению, далек от политики.

— Если позволите, я отвечу вам немного позже, а сейчас мне надо кое-что сказать Николаю Ивановичу, — я пришпорила лошадь и поскакала к Аршинову, надеясь, что Нестеров не заметил волнения у меня на лице.

— Николай Иванович, мне надо с вами поговорить, — Аршинов отослал Али и внимательно на меня посмотрел.

— Что случилось, Полина?

— Дело в том, что Нестеров что-то знает о нашем плане, — и я рассказала ему то, что услышала от молодого врача.

Аршинов поцокал языком.

— Получается, что ботанику надо рассказать. Хотя, с другой стороны, как не рассказать, если мы все едем спасать колонию. Насколько мне известно, при дворе Менелика очень сильны антирусские настроения, епископ Теофил воду мутит. Вот и получается, что не рассказать нельзя.

— Всем?

— Сложная задача. Не хотелось бы вмешивать охрану. Да и монаха с крапивным семенем[22] тоже. Поэтому сделаем так: до аудиенции у негуса не будем ничего говорить, а там видно будет.

Вернувшись обратно, я увидела, что Нестеров о чем-то оживленно беседует с Головниным. Увидев меня, они прекратили говорить и заулыбались. Такое положение дел мне нравилось все меньше и меньше.

Головнин воскликнул:

— Аполлинария Лазаревна, вы посмотрите, какая красота вокруг! Эх, жаль я тут не один: наша кавалькада всех зверей в округе распугала. А то бы я подстрелил какую-нибудь антилопу. Уж очень хочется полакомиться свежим мясом!

И действительно, красота была неописуемая. Мы скакали по нетронутой пустыне. Слева от нас возвышались вулканические горы, пестрящие потеками свинцового цвета. Редкие изогнутые деревья сгибались под плоскими кронами. Над ними летали крупные птицы, встревоженные нашим появлением. Над головой, в синем небе одиноко парил ястреб, наблюдая за нами. Тишина и покой владели миром. Лишь выбрасываемый из-под копыт песок нарушал гармонию.

* * *

За несколько дней пути мы проехали мимо селения Сардо, состоящего из нескольких глинобитных мазанок, Тандахо, где нас накормили свежей курятиной и неизменной инджерой, потом по единственной дороге пустыни Донакиль свернули в сторону городка Дессие, в котором все дома были круглыми хижинами с крышами из циновок. Там мы переночевали в пустующем доме и наутро, со свежими силами тронулись на юг, в новую Аддис-Абебу.

К Головнину приблизились братья казаки, они пошептались, потом что-то спросили у Автонома, и Лев Платонович торжественно произнес:

— Негоже православному мимо святой церкви проезжать, хоть и монофизиты там. Помолиться требуется перед богоугодным делом вспомоществования истинно верующим. Вот и Автоном приветствует.

Аршинов кивнул:

— Что ж, если так, то вскоре, в часе езды, будут две церкви: Дебре-Сина и Дебре-Берхан, мне в селении сказали. Выберем одну из них и помолимся.

Дорога резко пошла вверх. Из ущелья мы стали подниматься на плато, высотой около полутора тысяч аршин. Резко похолодало.

Дебре-Берхан — это уже город по абиссинским меркам. В нем есть церковь, постоянный рынок, на который свозят товары окрестные жители. Дома обычные — круглые, под коническими соломенными крышами. Здесь, по рассказам Аршинова, жил негус Менелик в доме своего отца Хайле Малакота, до того, как он решил основать столицу под именем Аддис-Абеба.

Пронзительные звуки и барабанную дробь мы услышали издалека, на подступах к городу.

— Что это? — спросила я Али, скакавшего рядом.

— Негарит, — ответил он, и быстро помахал руками.

— Понятно, — кивнула я, хотя ничего не было понятно. Не горит, так не горит.

На нашу процессию даже не обратили внимания. Толпы людей бежали в одном направлении. Мы спешились, так как проехать на лошадях с навьюченными тюками не было никакой возможности.

На главной площади на небольшом возвышении стоял глашатай и два барабанщика. Барабанщики били в барабаны, и я поняла, что имел в виду Али. Негарит — это барабан. А глашатай дудел в длинный рог антилопы. Наконец, они прекратили свою вакханалию, и глашатай принялся кричать высоким гортанным голосом.