Дело о бюловском звере - [54]
Иноземцев отпрянул назад, судорожно стал закрывать дверь. Руки дрожали, не слушались. Плюнул — оставил ключ в замочной скважине и бросился по ступеням вниз. Влетел в кухню, замер под изумленными взорами постояльцев, собравшихся к ужину.
— Что стряслось, Иван Несторович? Кого увидели али позабыли что в больнице? — Варя застыла с супницей в руках.
Иноземцев не ответил, переведя взгляд с лиц соседей на высокий поставец — рядом висели разнокалиберные ножи. Он взял самый увесистый и по-прежнему молча дернулся обратно, к двери своей комнаты. С силой распахнул ее, ворвался ветром — надо не дать опомниться зверю, ударить прямо по холке. Но зверя не было.
Иноземцев покрутился на месте, заглянул под бюро, под кровать — никого. Поглядел в окно — за перекрестием рамы темнота и желтым шаром повис фонарь.
Что это было? Галлюцинация?
Скрежетнув зубами, Иноземцев вернулся в кухню. Думал отчитать хозяйку, попенять на халатность — что за шуточки: в его комнате зверь, гиена. Но переступил порог кухни и прикусил язык, глядючи на недоуменные лица Розины Александровны, ее служанки и соседей. Ну как он скажет сейчас им про гиену?
Повесил нож обратно, сконфуженно извинился и вышел.
«Бездействовать, закрыть глаза, молчать, позабыть, не обращать внимания, уверив самого себя — это же показалось? — бормотал он, а ноги несли обратно в больницу. — Показалось! Но ведь так нельзя! Не показалось, ибо зверь существует. Он есть. Я видел его только что собственными глазами. Допрошу укушенного, а потом — прямо в околоток, а лучше сразу в охранку, к самому… этому, Секеринскому, начальнику, и все расскажу. И не жалко мне будет Ульянушку нисколько».
Решительным шагом Иноземцев вошел в приемный покой, проскочил мимо дежурного ординатора, задремавшего на деревянном диване, и устремился в отделение.
— Будьте любезны палатный журнал, — выпалил он в спину Лукьянова, низко склонившего голову над ворохом бумажек: рецепты, отчеты, ведомости покрывали письменный стол весь целиком так, что даже лампу пришлось отставить на подоконник к горшку с примулой.
Фельдшер подскочил на стуле, тотчас схватившись за сердце.
— Что вы! что вы, Иван Несторович, вы же вроде домой ушли… часа с два как назад.
— Бессонница-с, — процедил сквозь зубы Иноземцев, склонился к лицу фельдшера и добавил: — Измучила совсем, окаянная. Видели, какие глаза? Как у морфиниста.
Сконфуженный какой-то неистовой напористостью горе-ординатора, Лукьянов принялся искать на столе палатный журнал и, откопав его из-под груды бумаг, подал Иноземцеву.
— Вот, батенька, извольте-с, — промямлил он.
Тот едва не вырвал журнал из рук фельдшера, гипнотизируя взглядом василиска. У-у, знает, змий, за что на него зол втуне оклеветанный Иван Несторович Иноземцев, знает и, поди, корит себя за язык длинный и необузданный. Всем вам тут лишь бы сболтнуть чего.
Бедный подлекарь съежился, скоробился над бумажками и нервно заскрипел пером.
Переведя взгляд с фельдшера к журналу, ординатор быстро отыскал пресловутого укушенного по длинному анамнезу, состоявшему в основном из кропотливо описанного процесса «операции по трансплантации лоскута кожи с предплечья И. Н. Иноземцева на поверхность левой подвздошной области Ф. З. Безбородкова». И с таким старанием было сие произведено! Иван Несторович ощутил укол совести — зря позволил грубость по отношению к трепетному трудяге. Не поленился Лукьянов подобрать восторженных эпитетов, живописуя подвиг сверхштатного ординатора (с жалованьем, между прочим, вдвое меньше фельдшерского). Прямо сентиментальный роман получился, а не история болезни. Верно, предчувствовал ярость заведующего, оттого и постарался заранее, дабы меньше вопросов после возникло — ситуация, мол, критическая, спасать надо было человека. Зато с больным все было замечательно: шел на поправку, пищу принимал и даже пробовал самостоятельно передвигаться.
— Исправьте, Сергей Осипович, — вернул он журнал фельдшеру, — не сочтите за труд: не на левой подвздошной области, а на правой.
«Ф. З. Безбородков, — мысленно произнес Иноземцев, шагая в третью палату и вертя в руках пузырек с нашатырем, — Ф. З., ты-то мне сейчас и расскажешь все».
Тихо приоткрыв дверь, ординатор обвел палату взглядом. Та тонула в ночной тишине и полумраке, у окна за небольшим столиком, в ореоле керосинового света полулежала, уронив голову на руки, одна из сиделок. Спит, поди. Иноземцев прокрался, глянул за плечо: спит, вон как смешно посапывает. Укушенный лежал на четвертой кровати слева — мирно почивал, укутанный под самый подбородок одеялом, и тоже сопел. Здоровый сон — это хорошо. Иноземцев, придвинул табурет, сел подле и поднес к носу пациента нашатырь. Ф. З. Безбородков застонал.
— Что, что такое? — тот вынул из-под одеяла руку и махнул, словно отгоняя назойливую муху. Только сейчас доктор разглядел лицо своего пациента, а то как-то недосуг было, все с эвентрированным кишечником общался, а в глаза и не взглянул по-человечески ни разу. Ну разве что когда зрачки проверял после хлороформа. Бородат, взъерошен, нос картошкой, глазенки-бусинки, лет пятидесяти пяти, выражение лица кротовье. Иноземцев засомневался, стоит ли от такого подмоги ждать.
