Дело о браконьерстве - [5]

- Я вам не угрожал, вы не извращайте факты, - глуховатым голосом, который выдавал его возбуждение, тихо произнес директор. - И пусть вы какая-то там величина, как мне тут объяснили, но я своего мнения о том, что видел, не изменю. Я на фронте не отступал, а здесь уж тем более никто меня отступить не заставит!

- Ладно, ладно, - произнес веселый капитан. - Вот вы тут пока поговорите, а я сейчас вернусь.

И он вышел. А мы остались сидеть друг против друга. Впрочем, директор не смотрел на меня, он глядел в окно. Может, он думал об урожае, который не складывается, и о том, что влез ненароком в эту историю, которая ему вовсе не нужна, и приходится с каким-то прохвостом терять время и выяснять отношения.

Меня же, как я сказал, уже не язвило изнутри, и мстить и даже грубить мне не хотелось. Мне даже почему-то стало жалко директора, хотя пока что он, а не я находился в положении обвинителя. Впервые вблизи рассмотрев его лицо, крупное, волевое, но усталое, я увидел и его глаза, тоже усталые, и набрякшее под глазами, говорившее о нервной и тяжкой работе. Взгляд у него отсутствующий, даже когда во время разговора он смотрел на меня. Он не видел меня, я ему был безразличен. И лишь гордость, лишь характер, тот самый гордый, принципиальный, видно, не позволял ему наплевать на все и уйти.

- Как это неприлично, - начал он, нарушив пустое молчание, - как неприлично ехать на природу и считать себя безнаказанным лишь потому, что вы кем-то там являетесь... Что вас всегда прикроют, что вам все возможно...

- Ну почему же? - возразил я в том же тоне. - Это вы, наоборот, здесь хозяева и считаете, что можете делать с нами что хотите! Приехать ночью, попугать, снять номера... А когда вам это не удается...

- Ах бросьте! - воскликнул он искренне. Он не умел дипломатничать и скрывать свои чувства. - Разве я не подошел к вам по-хорошему, когда вы тянули свою сетку?

- Веревку, - перебил я.

- ...когда вы тянули свою сетку, и я объяснил, что вы нарушаете...

- Вы не объясняли, вы качали права, - сказал я, впрочем не очень уверенно. Меня обезоружила такая его нервность. Он и сейчас говорил со мной в том же тоне, как тогда у реки. Но тогда я был зол и не мог услышать этих мягких, осуждающих интонаций, которые никак не были оскорбительны. Это мне, конечно, из-за моего тогдашнего чувства вины и уязвленности все слышалось не так...

- Я не умею качать права, не тот я человек! - воскликнул возбужденно он. - Я мог лишь в сердцах что-то не так сказать. Но ведь посудите: тут до вас приехали одни из Москвы и стали бросать в реку отраву, чтобы достать несколько лещей...

- Здесь есть лещи? - спросил я.

- Есть... И им ничего не скажи, они с такими машинами... А потом другие приехали, а на том самом месте, чуть дальше, чем вы, прямо на луговине единственную в этой излуке березку спилили! А я ее с детства помню! А им тоже не скажи! Они в форме! Ну как я могу после этого жить? Я тут родился, это мои родные места, я отсюда на фронт уходил, и речка, вот та самая речка, где вы озоровали, мне по ночам на фронте снилась... А вы сетью ее грести...

- Да не гребли мы там ничего... Зацепились за корягу, - зачем-то объяснил я.

- Но была же сеть! - взволнованно закричал он. - Но скажите, была она? Вот сейчас мне скажите. Я готов снять свои обвинения! Ну?

Он смотрел в мое лицо, но я думаю, что и теперь он видел не меня, а видел свою собственную боль от всего того, что он рассказал, но еще от многого, чего он не рассказал и что промелькнуло как намек в районном отделении милиции на всякие там неприятности на работе от его трудного характера. Может быть, он и за урожай, и за свои совхозные дела болел так же неприкрыто и отчаянно, как за эту речку. И сейчас, , вглядываясь в мое лицо с надеждой, он искал лишь крошечную возможность найти истину и справедливость хотя бы в моем признании...

А мне? Мне такое признание разве не было еще важней, чем ему?

Я выпалил, будто в прорубь головой нырнул:

- Ну была! Была! Сеть! - Это получилось с каким-то вызовом и даже надрывом. Но попробовал бы кто-нибудь сейчас побывать в моей шкуре! Как бы он повел себя на моем месте...

Ох, как было мне противно в эту минуту от самого себя! Как стыдно...

- Но почему же вы себя так ведете? И врете... - спросил он, почти успокаиваясь, но с каким-то непроизвольным удивлением, а может, и усталостью. - Почему вы сейчас такие?

И, уже ничего не думая и не желая больше сдерживаться и скрывать свои чувства, я с каким-то отчаянным ожесточением, с отвращением к себе, к этому разговору и ко всему, что недавно произошло и казалось почти нормальным, воскликнул:

- Но ведь стыдно же! Стыдно!

Он посмотрел на меня очень пристально, будто желая понять, правду ли я говорю, потом поднялся и вышел. Почти сразу же появился веселый капитан и, широко и дружески улыбнувшись, сказал:

- Вот и лады! Как хорошо, когда все по-хорошему! Вы только, пожалуйста, возьмите свои объяснения, ладно? Там про этого паренька, который номера... Он ведь не служит! Это он так, для форса, фуражку-то надел, а на самом деле он общественник. Ну, вытянули его с вечеринки, сами понимаете...