Дело моего отца - [5]

— Почему вы не пишете книгу об отце?

— Книг у меня много, отец один.

Конечно, это отговорка, лукавая отговорка, чтобы скрыть страх перед книгой, главной книгой, которую редко кому удается написать.

Все ли знают, что ничто в истории не исчезает бесследно, что даже при теперешнем развитии науки и техники, при всех ужасающих средствах уничтожения человечество легче лишить будущего, нежели прошлого, хотя намерения эти одного корня.

Пока на земле есть люди, прошлое не истребить. Человек стал человеком, когда научился передавать и перенимать опыт памяти. Чем вернее, точнее в деталях наша память, тем действеннее, тем полезнее для общества.

История. История, лишенная подробностей, никому не наука.

Жажда помнить все — отличительная черта того биологического вида, к которому мы принадлежим. Чем иначе можно объяснить наш постоянный обмен знаниями обо всем прошедшем и ушедшем навсегда? А память на клеточном уровне? Чем выше уровень генетической памяти, тем выше организм.

Тривиально звучит сентенция, что книги, как люди, имеют свою судьбу, но как не удивиться тому, что через десятки лет очень разные люди подарили мне две книги из личной библиотеки отца. Путь этих книг был очень долог и отразил многие социальные и бытовые катаклизмы нашего времени.

Одна из них осталась в нашем доме, когда в него со всей его мебелью, бельем и книгами въехал преемник отца, ставший вслед за ним первым секретарем ЦК КП(б) Узбекистана, Усман Юсупов. Мебель он оставил, не знаю, как поступил с постельным бельем, но книги стояли на своих местах. Дети У. Юсупова росли, выходили замуж, женились… И вот один из этих молодых взял старую книгу, ибо выбрал себе профессией философию. Потом он показал книгу одному из своих научных руководителей, а тот выпросил ее будто бы в подарок себе, а на самом деле чтобы подарить мне. Мы были только знакомы. Спасибо тебе, Игорь Пантин!

Вторая книга принадлежала молодому перспективному востоковеду 3. Д. Кастельской. Ее арестовали в 1937 году за то, что она часто бывала в нашем доме, что считалась как бы приемной дочерью бывшего меньшевика, а затем видного большевика Ларина. Все ее книги и рукописи были изъяты в Ташкенте при аресте, эта же чудом сохранилась у подруги, которая по прошествии двадцати лет вернула ее Кастельской. Зинаида Дмитриевна преподнесла ее мне.

Есть и третья книга, такая, как была в нашем доме, но другая — красочный подарочный экземпляр альбома, выпущенного к десятилетию Узбекской ССР. Эта книга содержит много фотографий отца и вернулась ко мне с надписью: «Камилу Икрамову — в память необыкновенную об его отце. Он нас поднял на эту книгу». Подписи — А. Родченко и В. Степанова. Да, Родченко, тот знаменитый художник, о котором даже в Советском энциклопедическом словаре сказано очень много. Александр Михайлович перед смертью пригласил меня к себе в огромную комнату на улице Кирова в Москве. Посреди этой комнаты он вынул несколько пластин паркета и достал из тайника альбом. Вот ведь какой подарок, могший погубить его, хранил и преподнес мне художник с мировым именем, близкий друг и сподвижник В. Маяковского…

Экслибриса у отца не было, он ставил свое факсимиле. Оттиск четкий, разборчивый.

Две случайные книги из очень большого собрания, а для меня каждая из них полна особого значения. Вот, например, капитальный труд по теоретическим проблемам естествознания: Густав Лебон, «Эволюция материи». Петербург, 1914 г. Перевод с двенадцатого французского издания Эпиграф: «Ничто не создается, все теряется. Интра-атомная энергия, освобождающаяся при дематериализации материи, начало большинства сил мира».

Быть может, с точки зрения современной теоретической физики книга Лебона выглядит наивной или, напротив, интересной и поучительной, но я представляю себе, как читал эту книгу мой отец, как много она открывала ему.

«Современная научная мысль отличается резкой революционной настроенностью. Она восстает против укоренившихся в науке догм, отвергает отжившие доктрины и требует пересмотра некоторых основных своих принципов. Наряду с этим мы наблюдаем процесс сближения науки с философией».

Так начинается этот ветхий том, посвященный энергии, заключенной внутри материи, предсказывающий в области физики то, чему мы являемся свидетелями. Есть в этой книге несколько абзацев, чуть заметно отчеркнутых карандашом.

«Среди занятий, наполняющих столь короткие моменты нашей жизни, никакие, пожалуй, не приятны так, как искание скрытых истин, протаптывание тропинок в окружающее нас необъятное неизвестное».

Не было у отца и самых кратких моментов для протаптывания новых тропинок в физике, его жизнь была отдана другому — пути в столь же необъятное и неведомое будущее. Его поколение обладало небывалым никогда прежде социальным оптимизмом, который и ныне волнует всех, кому по-настоящему и бескорыстно дорога наша история.

Так уж повелось, что быть оптимистом стыдно, что во все времена пессимизм больше свидетельствует о мудрости. Оптимист — вроде недоумка, а Екклезиаст умнее Моисея и Христа. Но так ли это на самом деле? Отчего же в Библии он только глава, одна из многих составляющих ее книг?