Дело командующего Балтийским флотом А. М. Щастного - [32]

Троцкий: Как же так, вы имели право все бумаги читать без исключения.

Блохин: Я читал, но это не исключает возможности скрыть бумагу.

Троцкий: Как вышло, что когда вы получили от меня запрос, вы отвечаете, что не было уставов?

Блохин: Вы спрашиваете о дисциплине, я говорю, что нет ни одного устава о дисциплине.

Троцкий: Скажите, что насвистал вам Щастный, когда расстреляли Жемчужина?

Блохин: Он ничего не насвистал, но мне было жалко Жемчужина как товарища, потому что мы спали вместе в одной каюте. Мне было обидно, что вы не дали никакого протеста.

Троцкий: Кто вам сказал? А вы знали, что я отдал распоряжение об аресте сотни финнов и белогвардейцев и о расстреле десяти, что их расстрелять не успели, а что 30 финнов арестованы и в том числе двоюродный брат Маннергейма?

Блохин: Вы сказали, что приняты меры.

Троцкий: Вы об этом Щастному не говорили?

Блохин: Я говорил с ним, он говорит, что как это ваши друзья ничего не предпринимают, ваши товарищи гибнут, а со стороны правительства шагов нет.

Троцкий: В каком отношении он стоял к Засимуку и Лисаневичу?

Блохин: Не знаю, они никогда не были на «Кречете».

Троцкий: Какое у вас впечатление о всем поведении Щастного и его речах?

Блохин: Я не знаю, что он говорил на съезде, но когда было заседание флагманов, я предупреждал, что о политике ни одного слова. Если же он говорил, что может существовать только советская власть и что ее нужно поддерживать, так он говорил это мне. Я говорил, что разгадать его трудно, что он очень хитрый.

Раскольников: Щастный в своем докладе на Совете съезда коснулся вопроса и сказал, что сейчас не имеется другой власти, для нее еще нет структуры, и в данный момент советская власть является общепризнанной, он говорил с печалью, явно говорившей о сожалении, что ему приходится совершать такую подлость, работать с советской властью. Так чувствовалось во всем тоне его речи.

Блохин: Возможно, что вы поняли его так, иначе, чем я.

Троцкий: Относительно Дужека какие у вас сведения?

Блохин: Он не выступал против советской власти. Я думаю, что он честный человек. Насколько я его знаю, он часто говорил со мной, часто бывал у меня, чтобы он говорил, что идет против советской власти, я не замечал. И должен предупредить, что мне политическим делом заниматься не приходилось, потому что я был завален мелочами. Был заведующий хозяйством, но он ничего не делал. Хозяйством флота в настоящее время заведует начальник порта.

Троцкий: Чем вы объясняете, что Зеленой не хотел обратиться к немцам по поводу демаркационной линии?

Блохин: Потому что это было невозможно. Он однажды заявил это германским офицерам – они на другой день запретили выход на берег командам и ответили уклончиво.

Троцкий: Но это после того, как он обращался, но почему он не обращался целую неделю, находя это несвоевременным. Вы так и не установили этого?

Блохин: Нет, я этого не установил.

Троцкий: У вас комиссары получают жалование?

Блохин: Комиссары получают 225 р. и главный комиссар то же самое.

Троцкий: А почему офицеры получают высокое жалование?

Блохин: Были большие претензии по поводу этого жалования, высказывались и матросы против этого, и я слышал, что в Москве недовольны, но дело в том, что когда нам нужно было перевести корабли из Гельсингфорса, и когда был лед, то <…>

Троцкий: Да, вы хотели иметь специалистов, а их можно было получить только за деньги. Вы считали, что надо дать большое жалование, чтобы спасти флот. Вы поступили правильно.

Троцкий: Щастный не указывал, что вам дается большое жалование?

Блохин: Нет, не указывал. Жалование комиссарам выдавалось в казначействе, а ордера писал чиновник казначейства, оно было установлено приказом по флоту, который подписан Щастным и вами.

Троцкий: Кто был избран из старого состава комиссаров?

Блохин: Только Кабанов, который подписывался вместе с командным составом.

Троцкий: А чем объясняется, что только он один?

Блохин: Я думаю, что массы восстали против нас. Меня несколько раз арестовывали и приходили с винтовками, просто нужно было жалование, они с винтовками приходят, говорят, что надо дать жалование.

Троцкий: Почему вы не телеграфировали?

Блохин: Потому что я считал это ненужным. Это не стоило поднимать, потому что ничего не получалось.

Троцкий: Ведь вы были поставлены следить затем, чтобы массы были сплочены, чтобы они понимали задачу революции. Если моряки волнуются, надо было сообщать нам об этом.

Блохин: Но у нас не было больших недовольств и ничего не выливалось в большие формы. Всегда умели сдерживать каким-то образом, не было вопиющих несправедливостей. Сюда не обращались, что во флоте неспокойно. Если же что-нибудь было, то я просил комиссара: сходи туда, он идет и улаживает вопрос. На ледоколе «Ермак» был такой случай, когда половина команды хотела поднять красный флаг, а другая половина андреевский флаг. Пришел комиссар Савойский и сказал: в чем дело, и был поднят красный флаг.

Дужек: Это было в Риге, они говорят, почему мы такие трусы, наше правительство ничего не делает, когда идем в Гельсингфорс, поднимаем андреевский флаг, а в Петроград – красный флаг.

Троцкий: А кто велел поднимать андреевский флаг?