— Э, нет, знаю, я эту кутерьму. Вы передадите нас своему заму, он — своему помощнику, и так бесконечно. Считайте, что я уже воспользовался правами следователя Совета, о которых «стыдливо» не упоминал. Приношу соболезнования, дорогой профессор, но вам придется ответить на наши вопросы.
Мрачек издал нечто среднее между воплем и стоном. Его большие глаза нетерпеливо уставились на посетителей.
«Глаза расширены от стимуляторов, — подумал Павел Петрович. — Сейчас работникам Медцентра не до сна. Но все мое сочувствие может выразиться лишь в отсутствии лишних вопросов». Он сказал:
— Два вопроса к вам, профессор, а потом любой ваш ассистент или даже робот-информатор доскажет остальное. Меня интересует, мог ли человек преспокойно носить в себе эти проклятые бактерии два года и не подозревать, что болен?
— Болезнь — состояние уже борющегося организма, — быстро проговорил профессор.
— Два года, — напомнил Павел Петрович. Профессор понял, что так просто ему не отвязаться. Он спросил:
— Какой человек и где?
— Космонавт. В ракете. За два года полета. Павел Петрович ожидал, что профессор поспешит ответить, и уже готовился напомнить о важности этого разговора.
Но Мрачек молчал, смотрел мимо Павла Петровича и кивал головой в такт своим мыслям.
— На ваш вопрос следует все же ответить: «да, мог», — торжественно сказал он и поднял указательный палец кверху. — Представляете ли вы, что такое выживаемость микробов? Слышали ли вы о латентном состоянии? Всю жизнь в нашем теле скрыто, замаскированно находятся сотни штаммов болезнетворных микробов, а мы не знаем о них. И даже такой активный микроб, как возбудитель асфиксии-Т, находясь в неблагоприятных условиях, мог сидеть в подполье, не размножаясь. Кстати, буквально в последние часы мы выяснили, что он способен образовывать споры. А споры микробов в организме обнаружить трудно даже при тщательном анализе. И больше того: микроб мог храниться не в готовом виде, а в «чертежах»-как ошибка или добавка к «записи» в нуклеиновых кислотах клеток. В таком случае обнаружить микроб почти невозможно.
Павел Петрович хотел сказать: «Спасибо, профессор, вы уже ответили на оба вопроса с излишком», но Мрачек говорил почти без пауз.
— А этот необычный кокк обнаруживает изумительный, бесподобный механизм приспособления. Я бы сказал, что это сравнимо лишь с приспособляемостью разумного существа.
— Что? — невольно вырвалось у Павла Петровича. В его памяти зазвучали слова Истоцкого… Профессор Мрачек улыбнулся:
— Сравнение, и ничего больше. Но судите сами: разве это не само совершенство? Одноклеточное существо, без сложных систем защиты, и тем не менее защищается против самых сильных средств, известных медицине. Мы начинаем энерготерапию — микроб образует спору. Вводим в кровь тиноазу — он вырабатывает особый фермент и расщепляет ее. Обильно омываем горло больного антибиотиками — микроб уходит из поверхностных клеток в те, что расположены под ними: всегда на такую глубину, где его не достанет раствор. Он опускается все глубже и глубже, парализует токсинами местные нервные центры, и они не посылают сигналов. Больной не чувствует никакой боли — организм не включается в борьбу… У каждого штамма есть своя стратегия и тактика, а у этого — особая. Он всегда готов прикрыться щитом, превратиться в спору, он очень быстро «переодевается», настоящий артист!
Вспыхнула сигнальная лампочка на календарном стенде, осветив табличку с несколькими словами и расположенные рядом часовые стрелки. Профессор взглянул на стенд, на стрелки — его лицо стало испуганным.
— Ох и заговорился же я с вами! А ведь меня ждут, на сегодня назначено совещание отдела. До свидания. В приемной вас ожидает робот из информотдела. Он ответит на остальные вопросы. Будьте здоровы!
Они не успели выйти из кабинета, как стены его осветились. Там появились изображения людей, находящихся в разных комнатах. Совещание начиналось.
В приемной их встретил робот, похожий на кузнечика, стоящего на задних ножках. На его плоской груди сверкал номер. Усики антенн слегка покачивались.
— Я бы хотел заглянуть в клиники, — сказал ему Павел Петрович.
— Клиники, — повторил робот мягким женским голосом.
Из его груди выдвинулась трубка проектора, метнулся луч — и стена исчезла.
Вместо нее — палата. Больной полулежал-полусидел на автоносилках, опираясь на дрожащие руки. Он словно тянулся к чему-то, ему не хватало воздуха, ноздри судорожно раздувались, лицо посинело.
Другая палата. Женщина. Глаза вылезли из орбит. Истошный вой — уже не человеческий…
А вот юноша хватает воздух ртом, как выброшенная на песок рыба…
Павел Петрович почувствовал спазмы в горле. Ему тоже не хватало воздуха.
— Довольно, — прохрипел он, и картины исчезли, стена-экран погасла.
— Есть ли выздоровевшие?
— Есть! — тотчас откликнулся робот. — По сведениям информотдела, три целых и две десятых процента больных выздоравливает.
Павел Петрович, а за ним гигант направились к выходу из приемной. Робот побежал было вслед, спросил:
— Больше не нужен?
— Нет, — спохватился Павел Петрович. — Можешь быть свободен.
В коридоре гигант остановился. Спросил у своего спутника:
