Дело генерала Раевского - [32]

В сентябре 1812 года фактически для отступавших перед Бонапартом командующих разного ранга вопрос стоял лишь в одном: когда сдавать Москву? Отступать ли до Камчатки сразу или сделать это, подвергнувшись предварительно перед сдачей разгрому со стороны боготворимого ими Наполеона?

Все остальные думали иначе. Но никто в то время не думал о боевом, беззаветно преданном своему долгу воинскому и духовному генерале, который был всем известен, но никто его не брал в высокий расчёт. Но именно он будет вставать отныне на пути императора не просто французов, но всей континентальной Европы. Именно там, где он, будет решаться судьба императора и всей Франции.

Правда, Наполеон о нём уже однажды заметил: «Этот генерал сделан из материала, из которого делают маршалов».

10

Сразу после сражения Кутузов отправил Александру Первому сообщение об одержанной полной победе и вследствие этого начале изгнания Наполеона из России. В первые же часы ночи Кутузов не только отправил царю донесение о победе, но и держался победителем. И все вокруг полководцы были в состоянии воодушевления. И всем главнокомандующий, осведомлённый о ходе сражения до последних минут, говорил о возобновлении сражения утром же. Он даже отправился к Барклаю в Татариново и при нём собственноручно написал распоряжение о немедленном начале выполнения всех для этого нужных работ. Он собирался дать новое сражение на том же самом месте, которое оставил по линии фронта Бонапарт из-за полной разрушенности укреплений и невиданного повсюду количества трупов. Французы, как донесла разведка, батарею Раевского «до одного солдата оставили». Здесь Кутузовым было повелено вновь укрепиться. Работы повсюду закипели.

Но перед полуночью прибыл ко главнокомандующему Дохтуров, который принял от Коновницына командование над всем, что осталось на левом фланге от армии Багратиона. Произошла при этом достойнейшая всех наиболее патетических сцен мира знаменательная мизансцена. Надо сказать, что, восприняв командование, Дохтуров так и не отступил перед противником. Ни на шаг. Престарелый полководец теперь грузно поднялся и торжественно направился навстречу статному большеносому, с высоким умным лбом, безмерно уставшему генералу от инфантерии. Кутузов шёл к нему с широко раскинутыми перед собой руками, подойдя, обнял и громко вымолвил: «Поди ко мне, мой герой, и обними меня. Чем может государь вознаградить тебя?» Они вдвоём немедленно уединились в отдельной комнате и долго там беседовали.

А выйдя из отдельной комнаты, главнокомандующий, ко всеобщему удивлению, все приготовления к намеченному продолжению сражения отменил. Получив от Кутузова такое повеление, Барклай немедленно прекратил все работы по сооружению нового сомкнутого люнета вроде батареи на Курганной высоте. А высоту, поименованную Батареей Раевского, русские начали было укреплять уже через полтора часа после того, как французы её покинули. Всю эту ночь подавленный Наполеон, отведя войска с занятых было высот, напряжённо ждал, как ответит на его жест Кутузов. Корсиканец был встревожен оживлением и как бы победоносным воодушевлением русских там, во тьме. Он тревожно смотрел, как неповерженный противник готовился к новому, может быть, более ужасному противостоянию за свою столицу. Позднее генерал Фецензак писал, что «никогда дух армии не был так сражён». А генерал французов Лежен вспоминал: «Я участвовал не в одной кампании, но никогда ещё не участвовал в таком кровопролитном деле и с такими выносливыми солдатами, как русские».

Русские же поголовно готовились к новой битве, и готовились они с великим воодушевлением. Меж тем престарелый полководец посылает Александру Первому новое послание, по содержанию своему совершенно иного свойства, чем предыдущее: «После кровопролитнейшего и 15 часов продолжавшегося сражения наша и неприятельская армии не могли не расстроиться, и за потерею сей день сделанного позиция, прежде занимаемая, естественно, стала обширнее и войскам невместною, а потому, когда дело идёт не о словах выигранных только баталий, но вся цель будучи устремлена на истребление французской армии, ночевав на месте сражения, я взял намерение отступить 6 вёрст, что будет за Можайском...»

Это были совсем иные слова по сравнению с теми, которыми возразил Кутузов на мнение одного из своих подчинённых, когда тот обратил внимание на тяжёлое состояние русской армии. А говорил Кутузов так: «Что касается сражения, то ход его известен мне самому как нельзя лучше. Неприятель отражён на всех пунктах; завтра погоним его из священной русской земли». Адъютант генерала Ермолова Граббе тогда же объявил войскам от имени светлейшего князя о предстоящем новом сражении. Был он встречен необычайным воодушевлением. И отправился уже на Поклонную гору генерал Ермолов, там встретил графа Ростопчина, губернатора Москвы, выслушав от него слова весьма неожиданные: «Алексей Петрович, зачем усиливаетесь вы убеждать князя защищать Москву, из которой уже всё вывезено, лишь только вы её оставите, она, по моему распоряжению, запылает позади вас».

11

Звёзды высоко рассыпались над всем Бородинским полем. В ночном небе осени стояла глубокая и звонкая синева, свойственная именно этой поре и ей придающая особое звучание. Осень в природе и осень в человеческой жизни как бы созвучные состояния, отмечающие ту замкнутую цикличность, что присуща природе, а может быть, и мирозданию. Есть особое понятие, с древних времён вошедшее в употребление у разных народов — «осень человеческой души». В детстве душа человека существеннее и чище человеческого тела. Человеческое тело хотя уже и приспособлено к жизни, но ничего ещё не освоило, ничего не умеет и как бы обучается владеть собою. Душа же как бы что-то уже затаила в себе, что-то ей известно, многое она уже ощущает тонко и прозорливо. Ощущение младенческою душою жизни ещё лишено влияний и наслоений от низменных впечатлений и сторон действительности. Она почти не подвластна её низменным влияниям. Душа младенца, как некий кристалл, из которого образуется бутон, завязь таинственного цветка, стремящегося в высоту.