Дело генерала Раевского - [30]

С течением времени, по прошествии двух столетий, можно было бы добавить к этому ответу кое-что от потомков Кутузова... И добавить нечто существенное: выросший в российской штабной и придворной среде Кутузов, человек безусловно талантливый и высокообразованный, но однажды сломленный в обострённом самолюбии, вырос так, что ему стала необходима решительная и мудрая сила, которая бы отпускала ему решения и приказания. «Он шёл у меня на левом крыле, — сказал после Измаила Суворов, — но был моей правой рукой».

В 1793 году Кутузов отправлен чрезвычайным и полномочным послом в Константинополь. А в 1798 году произведён в генералы от инфантерии. В этом звании позднее умер от раны Багратион. У Павла Первого Кутузов получил особое доверие, склонив Пруссию к союзу с Россией и Англией против Франции. Тогда же он был пожалован в кавалеры Большого Креста ордена Святого Иоанна Иерусалимского.

В кампании 1805—1807 годов проявилась и ещё одна черта военной психологии Кутузова: подходя к сражению как к средству крайнему ведения войны, он спокойно прибегает к заведомому пожертвованию весьма крупными массами войск и талантливыми военачальниками армии. С тактическими целями незадолго до Аустерлица семитысячный отряд под командованием Багратиона он отправляет к Шенграбену, отдавая его на расправу более чем двадцати пяти тысячам французов. И только яркий талант потомка Багратидов даёт возможность русским, выполнив замысел главнокомандующего, не стать жертвой и выйти на соединение с армией Буксгевдена у Прасница, что не удалось гораздо позднее кремлёвским курсантам здесь, под Можайском.

Кутузов позднее писал по этому поводу: «Хотя я и видел неминуемую гибель, которой подвергался корпус Багратиона, не менее того я должен был считать себя счастливым спасти пожертвованием оного армию».

У этого странного человека успехи не вызывали особого восторга, неудачи не угнетали его. Но многие считали такое мнение не соответствующим истине: Кутузов просто научился держаться так, чтобы никто не мог понять, что он думает, что он чувствует и что предпринять собирается.

9

Я побрёл в сгустившихся сумерках по Бородинскому полю среди богатых и скромных, торжественных и печальных памятников сражений и с горечью видел, на каждом шагу невесело убеждался; весь левый фланг, подставленный под сокрушительный удар высокопрофессиональной и талантливой армии Наполеона, был смят, был скошен, отброшен так, что трудно понять, на чём он держался.

«На солдатах», — подсказал мне мой внутренний голос.

«На офицерах и генералах», — добавил я.

«На близости Москвы», — присовокупил этот внутренний голос мой.

«Конечно же на людях, на всех, кому не просто была дорога Москва как звук, но и как место, где он родился и вырос, где молился в храмах, где строил бани, магазины, куда возил товары, где короновались веками русские князья и цари и где стояла величайшая святыня народа Успенский собор. А в соборе том сердце России — икона Владимирской Божией Матери, которую написал апостол Лука. В это верил на Руси каждый, верил, что Лука писал на столешнице, за которой трапезничали Спаситель и Богородица, и что писан лик Божией Матери непосредственно с Девы Марии.

Уже под звёздами бродя по этому кровопролитнейшему полю, я убедился, что все главные позиции, подставленные флангом императору французов, тот захватил: и Утицкий курган, и Семёновское, и Курганную высоту. Наполеон принял всё, поднесённое на блюдечке с голубой каёмочкой, но не смог удержать. Он не решился двинуться с этим блюдечком к берегу Москвы-реки, с тыла громя почти не участвовавший в битве правый русский фланг, всех сгоняя к Москве-реке и заставляя армию отступать на другой берег, на этом берегу бросая всё и вся. Он выронил это блюдечко уже вечером, не удержав его в своих стареющих для подобного масштаба дел руках и чувствуя внутреннюю мистическую обречённость, которую впервые испытал ранним утром 12 июня 1812 года, переправляя свою армию через Неман. Он весь свой путь до Москвы ощущал эту великую и неодолимую силу, которая с приближением русской столицы становилась для него всё таинственней и всё страшней. В суеверном обывательском сознании эту устрашающую силу называют коротким словом «рок», иногда произносят это слово с неуклюжим привеском — «рок судьбы». Великий австрийский композитор Бетховен, у которого ломило уши от пушек Наполеона всего несколько лет назад в Вене, даже чувствовал порою это движение времяносной мощи, ощущал, как в жизни человека «судьба стучится в дверь». В России почти все, от забитого крестьянина до всевластного императора, называли это Волей Божией. О ней впервые с трепетом и ужасом Наполеон задумался после того росистого утра, когда он выехал на берег Немана смотреть с высоты, как стройно и легко одолевает реку его армия. Внутренне он тогда уже предчувствовал, что это какой-то очень важный рубеж для всей его жизни.

Он стоял тогда над высоким и обрывистым берегом, как раз над обрывом. Песчаный этот холм, густо поросший плотной и невысокой травой, возвышался чуть поодаль от Немана. Перед холмом высился ещё один, тоже травянистый, но здесь и там оживлённый ещё кустарниками да деревцами. Но этот второй холм не закрывал от императора Неман и три через него переправы. Поодаль стояли маршалы и генералы, свита. Все люди умные, ловкие, талантливые, умелые. Император стоял перед большой палаткой, растянутой с четырёх концов. Он стоял с подзорной трубой и время от времени глядел в неё, глядел долго и внимательно. Иногда он складывал руки на груди. Он смотрел куда-то в глубину себя, уже не через оптический прибор, смастерённый человеческими руками. Там был прибор другой, нерукотворный. Но, как человек, сознательно и решительно бросивший вызов Богу, он только чувствовал этот прибор внутри себя, но старался им не пользоваться. Открыто, всему человечеству он продемонстрировал этот свой вызов Богу. Это произошло совсем недавно.