Дело Эрбэ и К° - [19]
— Стой! — незнакомец продолжал бежать.
Тогда раздались несколько выстрелов из винтовок и, как подкошенный сноп, беглец свалился. С одной стороны, Костин с красноармейцами, с другой — Миша с рабочими побежали к нему. Высокий человек лежал, ухватившись обеими руками за лицо и судорожно вскидывая головой.
Он еще раз широко открыл рот, как будто ему не хватило воздуха, и с трудом проглотил слюну.
Раненый в ноги и грудь, он не мог встать и — бледный — зло оглядывал стоявших вокруг него людей.
— Ну, доктор, как, наш пациент выживет?
— Безусловно. Раны у него не опасны, кости не задеты. Правда, температура держится высокая. Но это понятно, особенно, если принять во внимание его душевное состояние.
— Да состояние, я полагаю, не из приятных. Однако, подлечите его поскорей. Когда, вы думаете, можно будет его допросить?
— Не ранее — недели — двух. Но вам с ним трудновато будет. Норовистый субъект. У него желудок не действует (это бывает у раненых в первые дни), я велел клизму поставить, ни за что не дал и слабительного не принял.
— Перевязки приходится силой делать.
Костин нахмурился и, когда доктор ушел, повернулся к ходившему по комнате Сергееву.
— Скажи, ты окончательно уверен, что это Баранников.
— Ни малейшего сомнения. Я его хорошо знаю, помню по Парижу, когда решался вопрос о его исключении из партии с-р. за слишком правый уклон. Он бывший террорист: человек решительный. Как это он сдался?!
— Растерял все патроны Ну, а потом — раны…
На следующий день доктор по телефону вызвал Костина.
— Баранников при смерти. Приходите скорей. Я еще сам не знаю в чем дело.
Баранников лежал на койке с посиневшим лицом, заметно осунувшись. Крупные капли пота покрывали его лоб. Он громко стонал, то и дело хватаясь за живот. Судорогой подергивалось все тело.
Доктор растерянно глядел на больного.
— Все признаки затора в желудке…
Костин вдруг оживился.
— Вы говорите — затор в желудке, а отчего он мог бы быть?
— В данном случае нет причины. Прошло ведь три дня. Я ничего не понимаю.
— А хирургическим путем помочь нельзя?
— Все равно нужно попробовать: мне это важно.
Но еще до операции Баранников начал агонизировать и умер на операционном столе.
— Сделайте немедленно вскрытие, — коротко распорядился Костин.
Минут через десять, перед удивленными глазами собравшихся, доктор разворачивал извлеченный из кишечника кусок шелковой материи.
— Вот она — причина затора.
— Ну-сь, дорогой доктор, — поспешно сказал Костин, — вы можете читать лекцию своим ассистентам о причине преждевременной смерти вашего пациента, а тряпку эту пожалуйте сюда. Кажется, на ней еще можно прочесть кое-что, — обернулся он к Сергееву.
— Это, черт, знает, что такое, — горячился Сергеев, нервно прохаживаясь по комнате, — со смертью этих двух типов у нас теряются здесь всякие следы…
— Ну, положим, не всякие, — задумчиво остановил его Костин. — Смерть Эрбе дала нам указания на Батум и, думается мне, — ребята съездят туда недаром. Сейчас это наш самый сильный козырь. А несколько строк на полотнянке из живота Баранникова говорят о том, что у них, во-первых, более широкие связи, во-вторых, до сих пор здесь из центра был только Эрбе, и Баранников прислан ему на помощь, и, в-третьих, в ближайшее время сюда наедут еще «молодцы».
— Конечно, хорошо уж то, что мы знаем из каких кругов исходят эти затеи, но все-таки нелепое положение: взять двух главарей, не нащупав периферии.
— Да, брось ты ворчать, старина. Не сегодня — завтра получим известия от ребят.
— Но они далеко… И неизвестно, как еще доехали. Знаешь… мне пришла мысль в голову использовать одну мою знакомую.
Бывшая эсэрка. С октября, когда я был ранен, потерял ее из вида и только вчера встретил. Она давно уже отошла от партийной работы и учительствовала последнее время где-то в провинции. Могу поручиться — целиком предана Советской власти. А знакомства у ней были широкие. Может пригодиться.
— Ну, что-же, если ты ее знаешь, потолкуй. Хотя уж больно человек ты доверчивый, дай-ка я с ней сперва сам познакомлюсь.
— Ладно.
Общежитие сотрудников Всероглавштаба гудело пчелиным ульем. Только в комнате заведывающего библиотечным отделом, Эдуарда Иосифовича, было тихо. Он сидел, поджав свои короткие ноги под стул и упираясь круглым животом в край стола. Толстые пальцы его нервно крутили бумажные шарики.
— После такого успеха твоих концертов и заметки, которую ты поместил в «Известиях», тебе нечего бояться, — говорил он развалившемуся в кресле Вацлаву Казимировичу, — но вот эти твои дела… я совершенно не знаю, как тебе помочь.
И его заплывшие глазки беспокойно забегали по комнате.
— Неужели вы думаете, дядя, — нарочно растягивая слова, произнес племянник. — что я только затем приехал из Батума, чтобы играть перед этой сволочью на скрипке и давать дурацкие заметки в газеты. Не забудьте, что ваше согласие помочь нам дано в письменной форме и цело.
Не забудьте, что ваше согласие помочь нам дано в письменной форме и цело.
— Да… но тогда Деникин был под Орлом, я думал…
— Вы в наших руках, вот так, — и, вскочив, он до боли сжал своими длинными тонкими пальцами пухлую руку старика. — Вот так, поняли? Вы забыли свою родину, честь! Вы должны искупить свою службу у большевиков. Одним словом, — продолжал он уже более спокойно, — нас мало интересуют ваши мысли и расчеты, нам важно ваше положение, ваши возможности. Ну, а затем, вы получите, разумеется, известное вознаграждение за свой риск, сможете переехать заграницу. А если нет, — угрожающе закончил он, — то ведь мне исчезнуть отсюда не трудно, а ваше письмо мы перешлем в Чека.
