Дело чести - [2]

– Привет.

– Что ты тут делаешь?

– Я сестра Нати.

Ни черта себе. Сестра Нати. Пару секунд я стоял, разглядывая ее с головы до ног, а сам, наверное, то краснел, то бледнел. На ней было легкое коротенькое платьице, черное в мелкий цветочек, на груди не хватало двух последних пуговиц.

Темные волосы, смуглая кожа. Нежное пятнадцатилетнее чудо – как те, что видишь по телевизору в рекламах прокладок, которые совсем не мешают, не сбиваются и не протекают. Одним словом, как мы говорили в Эль-Пуэрто, конфетка. Или, еще лучше, мармеладка.

– Как тебя зовут?

Она разглядывала мои татуировки.

– Маноло, – ответил я.

– А меня – Мария.

Мария. Черт побери… Давай-ка, Маноло, давай, браток, уноси ноги отсюда, да поскорее, сказал я себе.

– Чем ты занимаешься? – спросила она.

– Грузовик вожу, – сказал я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– А куда ездишь?

– На юг. В Фару… это в Португалии. К морю.

Мое тюремное чутье, которое никогда не подводит, подсказывало, что пора сматываться. И, словно в подтверждение этого, в другом конце коридора появился Окорок.

Эдакий шкаф размером два на два метра. Днем он работал шофером в похоронном бюро «До встречи», а вечерами – вышибалой в заведении португальца Алмейды, куда приезжал на своем катафалке: вдруг кто-нибудь невзначай возьмет да и откинется. Здоровенная, жирная, прыщавая скотина – таков был Окорок.

– Что ты тут делаешь?

– Как раз ухожу, браток. Как раз ухожу.

Когда я снова взглянул на дверь, девочки уже не было. Так что я сказал Окороку «пока» – он в ответ буркнул что-то неразборчивое, – выпил в баре стакан пива «Крускампо» и чашечку кофе, шлепнул по заднице польку, заскочил в сортир отлить и вернулся к грузовику. Фары встречных машин били мне в лицо, и в их свете передо мной опять и опять возникал образ той девочки. Было уже добрых одиннадцать вечера, когда мне удалось выбросить ее из головы. С кассеты в магнитофоне «Лос Чунгитос» распевали «Стальные кулаки»:

Днем мне не жизнь,

ночью не со-о-он…

Я открыл окошко. Погода стояла замечательная, было прохладно.

Стены тюремные

со всех сторо-о-он…

Проехав с десяток километров к Фрехеналю-де-ла-Сьерра, я стал менять кассету и вдруг услышал какой-то шорох – будто сзади, где койка, мышь возится. Первые два раза я не придал этому значения, но на третий меня достало. Я включил стояночные огни и притормозил у обочины.

– Кто там?

Там была она. Высунула голову, как испуганный мышонок, – такая молоденькая, нежная, и я внезапно почувствовал, что внутри у меня все размякло, а мир тем временем валился мне на голову кусок за куском. Это же похищение, думал я, насилие над личностью, или черт его знает, как это называется. И вдруг вспомнил Нати, португальца Алмейду, рожу Окорока, катафалк, стоящий у дверей борделя, и облился холодным потом. Только тут я понял, как влопался.

– И куда это, по-твоему, ты едешь, красотка?

– С тобой, – очень спокойно ответила она. – Посмотреть на море.

В руках у нее была книга, за спиной – небольшой рюкзачок. Огни встречных фар, пробегая, на мгновение освещали ее, а в промежутках в кабине поблескивали только ее глаза. Я обалдело таращился на нее, как зачарованный. С идиотским выражением на лице.

2 Одноногий и попугай

Грузовик по-прежнему стоял у обочины. Мимо, сверкая вспышками голубых мигалок, прокатили жандармы, но не остановились, как обычно, чтобы попортить мне нервы.

Покажи бумаги, покажи груз – ну и все такое прочее. В паре километров впереди только что расшибся какой-то бедолага, им было не до меня.

– Возьми меня с собой, – попросила она.

– Даже не мечтай, – ответил я.

– Мне хочется увидеть море, – повторила она.

– Ну так сходи в кино. Или езжай на автобусе.

Она не надула губы, не нахмурилась. Просто смотрела на меня: очень пристально и очень спокойно.

– Они хотят, чтобы я стала шлюхой.

– Бывают вещи и похуже.

Если бы взгляд мог быть медленным, я бы сказал, что она посмотрела на меня очень медленно. Очень.

– Они хотят, чтобы я стала шлюхой, как Нати.

Мимо проскочила встречная машина со включенным дальним светом, вот ведь мерзавец. Ослепительные огни залили кабину, высвечивая книжку у нее в руках, рюкзачок на спине. И тут что-то случилось с моим горлом, и меня охватило какое-то странное ощущение – одиночества и грусти, как в детстве, когда я, еще совсем мелкий мальчишка, опаздывал в школу и бежал, таща за собой портфель. Я сглотнул слюну и покачал головой.

– Это не мое дело.

В свете фар я успел хорошо разглядеть ее лицо, выражение больших темных глаз.

– Я еще девушка.

– Я рад за тебя. А теперь давай вылезай.

– Нати с португальцем Алмейдой продали мою честь дону Максимо Ларрете. За сорок тысяч дуро[2]. И он приедет за мной завтра.

Так, значит, вот в чем дело. Я переварил эту новость медленно, не расстраиваясь, не торопясь. Ко всему прочему, дон Максиме Ларрета, хозяин «Строительной компании Ларрета» и похоронного бюро «До встречи», владел половиной Хереса-де-лос-Кабальерос, и у него везде были приятели. Что же касается Маноло Харалеса Кампоса, то «вольво» был не мой, у меня это была первая работа после освобождения, и достаточно одного-единственного неблагоприятного отзыва, чтобы Министерство исправительных учреждений снова заинтересовалось моей персоной.