Дело чести. Быт русских офицеров - [142]

28 июня

Уж второй день, как я вернулся в лагерь; вернулся и никуда больше не поеду. Через восемь дней перемирие кончается. Говорят, что время не имеет крыл… А разум мне шепчет на ухо: говорят, что ты не дурак.

Разумный человек сумел бы распределить шесть недель так, чтобы хватило времени и на удовольствия, и на занятия, и на выполнение обязанностей. Когда я приехал сюда, у меня была 1000 руб. в кармане, были краски и товарищи. Я сделал только пять рисунков, написал всего три главы… Что ж, не удовольствия ли отвлекали меня? Нет, я проводил дни с людьми, мне безразличными, и разговаривал большей частью о самых обыденных вещах. Я совсем не занимался, я не открывал книг и до сих пор – а теперь уж некогда – так и не взял предложенный мне томик Курпана, писателя забавного и поучительного.

У молодого человека была 1000 руб. Он, конечно, заказал себе новое платье, и эти докучные заботы отняли у него много времени? Не тут-то было! У меня нет сейчас даже форменного кивера, нет новых сапог, только одна лошадь и одна смена платья. Неужто я совсем потерял голову? Не знаю, может быть, и так. Только оказавшись совсем без гроша, я вспомнил о том, чего мне недостает. Но, по справедливости говоря, я никогда не считал себя способным на такое нелепое и бестолковое поведение.

2 июля

Женщины

Неужели ревность умеет пробираться в самые невинные сердца и осквернять их чистоту своим зловонным дыханием? Возможно ли, чтобы зависть и ревность не были внушены молодой прекрасной женщине светом, а родились сами в ее душе? Эта мысль мучила меня, я всегда был защитником прекрасного пола, который связывает наше общество дружеским единением. Можно ли жаловаться на природу, сделавшую эти узы более приятными, чем прочными? Нет, говорил я. Общество внушает нам пороки, без него женщины были бы совершенством. В его пустой и невнятной суете они научаются остерегаться мужчин, отвечать на их любовь (из осторожности) притворством, злословить друг против друга, во всем завидовать друг другу, тешить и вскармливать свое самолюбие. Непрестанно думая об этом, я надеялся найти среди крестьянок чистоту чувств, которая составляет главнейшую часть женского очарования.

Вчера я дразнил Розу тем, что она долго гуляла. «Нет, – сказала она, – мне не свойственно увлекаться удовольствиями; я всех избегаю, чтобы не знать искушений».

– А её уже не раз удавалось уговорить, – шепнула мне на ухо Тереза, – и этот корсаж она сшила не на доходы от продажи плодов.

– Ты её, значит, не любишь? – сказал я Терезе.

– Нет, – отвечала Тереза, – природа дала мне больше прелести, и меня находят более хорошенькой; вот почему я не ненавижу.

Я посмотрел на нее пораженный: мне казалось, что предо мной светская женщина, что я в гостиной, но увы, приходилось верить глазам: оказывается, и крестьянки могут быть злыми кокетками, и они подвержены ревности.

Доротея понравилась мне своей наивной детской грацией, но Дамон сразу же, как только мы приехали сюда, сделался ее поклонником. Однако она показалась ему слишком юной, может быть, слишком добродетельной, и через несколько дней он перестал с ней видеться. А девочка его любит. Видно, как она скучает по нем. Сегодня, проходя под ее окном, я подразнил ее, пошутил над ее увлечением. Она защищалась изо всех сил, но я успел заметить, как она смахнула слезу, говоря о том, что Дамон ее покинул. Я не очень нападал на нее, жалея ее невинность и ее чувство; рядом оказался Клеонт, все время меня перебивавший. Доротея, однако, оказывала предпочтение мне. Чтобы проверить, кокетка ли она, я сделал вид, что собираюсь уйти, и пожелал ей приятно провести время.

– Послушайте, – сказала она, – вы видели ту, которая увлекла Дамона? Не правда ли, она нехороша? Скажите ему, что дурно быть непостоянным. Вы, господа, не умеете любить одну, вам обязательно хочется покорять всех. – При твоей невинности, подумал я, и ты кокетка, и ты ревнуешь. До чего не доводит любовь! Увы, этот злой божок внушает мужчинам сильную страсть, нередко определяет их судьбу, властвует над ними и побеждает их; что же до женщин, он определяет их существование, лишает их рассудительности, портит их сердце, заполняет их жизнь огорчениями и заботами, отравляет все сердечные радости и лишает их той кротости, той ласковой прелести, которые суть единственные чары, удерживающие нас.

9 июля

Притча

Доркомен и Тирсис оба родились в бедности, осиротели в самом нежном возрасте и, кормясь милостью прохожих, не имели никаких средств к существованию. Наконец, оговорившись, они решили вместе покинуть родной город, чтобы поискать счастья, и с сумой за плечами отправились искать заработков. Доркомен, умеренный в своих потребностях и честный в поведении, остановился в первом городе, попавшемся им на пути, нашел службу с малым вознаграждением, постепенно скопил немного денег, поместил их так, чтобы они давали небольшой доход, и медленными шагами, стараясь не пропустить ничего, что давало бы самую малую выгоду, улучшил свое состояние; его терпение и умеренность были оценены по заслугам; лет через 20 он вернулся в свое родное селение богатый, счастливый и довольный.