Дело №2 - [38]

Алик уже был в лавке и развешивал новые фотографии, которые умудрился накануне распечатать. Кот крутился рядом.

— Вы куда так рано? — удивился Алик.

Я посмотрела на часы, доставшиеся мне от Старика, которые в память о нем я повесила напротив входа в лавку. Была половина девятого. Взглянув на свои часы, я обнаружила, что они встали и все еще показывали половину десятого. Для визита к Кранцу было, пожалуй, рановато и я помогла Алику разместить оставшиеся фотографии, немного прибрать в лавке и приготовить завтрак, то есть Алик сооружал бутерброды пока я возилась с кофе и разгружала посудомоечную машину. Кот сидел на табурете и хрустел сухариками. В девять позвонил инспектор.

— Я собираюсь допросить этого Кранца. Если хотите присутствовать, я, наверное, смог бы это организовать.

— А когда Вы собираетесь его допрашивать?

— Сейчас и поеду. Вот только кофе допью.

Инспектор, конечно, мог себе позволить допрашивать свидетелей в любое время суток и ему не надо было искать к ним подход.

— Хорошо, позвоните мне, когда будете выезжать.

— А Вы уже позавтракали?

Ну и нахал же этот инспектор! Я посмотрела на Алика, он кивнул и достал из холодильника еще помидор и перец для бутербродов. Мне ничего не оставалось, как пригласить инспектора на завтрак. Он тут же согласился, заметив, что это все равно по пути к дому Кранца.

* * *

Дом Джозефа Кранца стоял рядом с домом Креченских. Из окна столовой, куда пригласил нас хозяин, был виден двухэтажный гараж Креченских и часть веранды дома.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — пригласил нас Кранц. — Можете с видом на соседский особняк, а можете любоваться произведениями искусства.

И он показал рукой на стены, увешанные картинами разного калибра и жанров. На некоторых были горные, в основном, пейзажи, на других — натюрморты, над камином висело большое полотно, на котором была нарисована клякса, залившая часть вертикальных столбцов цифр и букв.

— Дочка, — пояснил Кранц. — Не захотела продолжать отцовское дело, уехала в Нью-Йорк. Картины рисует, ну, а я их покупаю. Поддерживаю, так сказать, современное изобразительное искусство. Так с чем пожаловали, господа?

Господин Кранц был невысокого роста и крепкого сложения мужчиной с черными живыми глазами. Его можно было бы назвать совсем лысым, если бы не ободок вьющихся седых волос по периметру лысины. Эти остатки волос были довольно длинными и стояли дыбом, несмотря, а, может, и благодаря тому, что Кранц их постоянно приглаживал ладонью. Одет он был в темно-коричневые брюки и теплую стеганную клетчатую курточку. У него была забавная привычка после каждой сказанной фразы замолкать, немного вжимать голову в плечи и наблюдать реакцию собеседника.

Инспектор начал задавать вопросы, на которые Кранц отвечал очень охотно. Сначала вопросы носили общий характер, но постепенно инспектор перешел к взаимоотношениям между Софьей и им, господином Джозефом Кранцем.

— У нас, инспектор и мадам, — он улыбнулся мне и пригладил волосы. — Было добрососедское взаимопонимание. Мы же из одного поколения. Я, правда, постарше чуть, но это не важно.

Оказалось, что Кранц, так же как и Софья, уехал в Израиль из России, то есть Советского Союза, в начале семидесятых, когда ему только исполнилось восемнадцать лет. Откупившись от армии, он подал заявление и, несмотря на протесты родителей, уехал. Родители позже к нему присоединились, а потом они уже всей семьей переехали в Америку. Отец его был отменным портным, но Джозеф не пошел по стопам родителя, а стал учиться бизнесу, потом занимался всем понемногу, покупая и продавая, но, в конце концов, решил, что должность профессора в каком-нибудь университете даст ему покой, положение и круг общения, поэтому он еще немного поучился, защитил диссертацию и нашел работу в одном из университетов Су-Фолса, куда и переехал вместе с женой и дочерью. Дочь, правда, довольно скоро от них съехала, чтобы заняться непонятным искусством, а они с женой тихо и мирно жили в ожидании старости и скупая произведения своего отпрыска. Все это Джозеф рассказал нам как бы между прочим. Узнав, что я тоже из России, он обрадовался, сказал мне несколько слов по-русски и настоял, чтобы мы с ним позавтракали или, хотя бы, попили кофию. Инспектор сказал, что кофе он выпьет и Кранц пригласил нас на кухню. Из кухонного окна тоже был виден гараж Креченских и большая часть их веранды.

— Я, знаете ли, один хозяйничаю. Мирочка уехала в Израиль навестить сестру, — оправдывался он, доставая из холодильника печенье из Хай-Ви. — Мирочка такие пироги печет. Вот приедет, я Вас, Женечка, обязательно приглашу.

Он называл меня забытым уже именем, отчего на меня вдруг напала ностальгия или как это еще можно назвать? Я вспомнила, как жила у бабушки в Кемерово, как она тоже называла меня Женечкой и пекла пироги, которые я брала с собой в школу и жевала на переменах, запивая компотом из столовой и экономя копеек сорок-пятьдесят на столовском обеде. Инспектор видел, что со мной что-то происходило, но никак не мог понять, что, а объяснять ему мне не хотелось, да, и навряд ли он что-нибудь понял. Однако, надо было не распускаться, а сосредоточиться на вопросах.