Дели-акыз - [37]

— Мы выводим ее, я и Аминат или Зюльма, а то Рагим, по ту сторону дома. Так приказывает ага.

— Рагим? Да разве он здесь?

— Он два дня тому назад прискакал из Гори.

— Ты не знаешь зачем он ездил туда?

Фатима молчит с минуту. Какая-то внутренняя борьба отражается на её лице. Наконец, она с несвойственной ей решимостыо заявляет:

— Этого Фатима тебе не скажет! Фатима дала клятву молчать…

— Постой… постой, Фатима… Два дня тому назад Рагим вернулся? А когда же он уехал?

— А уехал вместе с Бекиром и Ахметкой на другой же день, как доставили вас сюда…

— После того, как старая Зюльма стащила с меня мое платье и дала мне вот это? — и Глаша со злостью указывает своей собеседнице на старенькие шальвары и такой же кафтан с чужого плеча, которые мешком сидят на её миниатюрной фигурке.

— Да, это платье Рагима… А Селтонет дали мое… — подтверждает татарка.

— Но зачем? Зачем?

— Ваши наряды Рагим повез в Гори…

— Но… Зачем?..

— Молчи… Не спрашивай… Ничего ее услышишь больше!

Глаше остается только повиноваться: чтобы не раздражать татарку, необходимо теперь не спрашивать ни о чем. Но повторить свой совет Глаша считает не лишним и тут же подходит вплотную к Фатиме:

— Милочка, подумай обо всем, что я сказала, право, подумай… Чем делить любовь и подарки Махмета с новой хозяйкой, не лучше ли избавиться от неё?.. Лучше отпусти ее на все четыре стороны. И Аллах вознаградит тебя за это! Ты же такая набожная, Фатима! А пока что, устрой мне встречу с Селтой… И… и… и…

Фатима не дала договорить Глаше и махнула рукою… Но по её взгляду, брошенному на Глашу, последняя поняла, что её дело на половину выиграно и что она приобрела союзницу в лице Фатимы.

ГЛАВА IV

Опять потянулись длинные, бесконечно длинные часы одиночества…

Опять целый следующий день Глаша провела у окна на табурете.

Обед и ужин на сей раз принесла толстая Аминат.

— А где же Фатима? — живо заинтересовалась девочка. Но толстуха в ответ только подняла сонные глаза.

— Не понимай по-русски! — протянула она через минуту себе под нос и поспешила удалиться, захватив с собой пустую посуду.

С отчаяньем в сердце, с печальными мыслями о Гори, о «Джаваховском Гнезде» и его обитателях, легла в эту ночь на свою тахту Глаша. Никогда еще не казались ей такими дорогими и близкими товарищи и товарки по «Гнезду», Что-то поделывают они теперь? Что думают о ней? А Нина с Гемой? Наверное, они обе уже узнали об исчезновении Глаши и Селты. Что предприняла тетя Люда? На что решился Валь? О, что за мука эта неизвестность! Что за адская пытка ничего не знать!

Поздно уснула в ту ночь Глаша, уснула тяжелым, тягостным сном. Долго продолжалось это забытье. Проснулась Глаша от каких-то странных прикосновений к её щекам, лбу, губам и векам. Сонные глаза долго не раскрывались, Наконец Глаша с трудом подняла отяжелевшие веки.

— Проснись, яхонт мой, проснись, бирюзовая. Это я! Это я, радость дней моих, открой свои глазки!

— Селтонет!

— Ну да, Селтонет…

В ту же минуту показалась в дверях Фатима с чашкой дымящегося хинкола. Лицо у неё было сурово-нахмурено.

— Тише… Тише… Во имя Аллаха… И себя погубишь и Фатимат погубишь… — зашептала она. — Нужно, чтобы никто не знал… Никто не видал… Аги нету… В Гори уехал… За муллой уехал… Свадьбу править будут… Луна взойдет… Другая… Взойдет… Третья взойдет… И заколют барашков для пилава… И напекут лепешек с персиками… И вынесут из погреба свежие кувшины с бузой. Загремит зурна, зазвенит саав… Заплачет чиангури, и Фатима лезгинку проплясать должна будет… И Рагим и другие… И станет Селтонет женою Абдул-Махмета с благословения муллы…

Последние слова произнесла она чуть слышно. Потом вдруг вытянулась вся, как струна, и пропустила сквозь, зубы:

— Не будет этого, не будет, Фатима не допустит!..

А Селтонет и Глаша нежно обнимались, как сестры, в эту минуту.

— Ты не сердишься, ангел мой, дорогая моя, на безумную Глашу, на беспутную Дели-акыз? — сжимая руки Селтонет и заглядывая ей в глаза, спрашивала, волнуясь, девочка.

— Бирюзовая! Яхонт мой! Алмаз мой! — смеясь и плача, отвечала Селтонет. — Глазам не поверила, очам не поверила, как пришла нынче Фатима поутру и повела за собою. Думала на прогулку обычную ведет… И вдруг сюда… К моей бирюзовой! Истосковалась, извелась здесь совсем, Глашенька, твоя Селтонет!

— Селта, милая Селта, неужели же ты совсем, совсем не сердишься на меня?

— Зачем сердиться на тебя? Это Аллах меня наказал за то, что обманула Селима. Бедный Селим! Что с ним? Где он рыщет сейчас? Где ищет свою Селтонет?

И закрыв лицо руками, девушка повалилась, рыдая, на доски тахты.

— Ради Бога, тише… Молчи, Селта… Не время плакать… Надо думать теперь… Думать, как выбраться отсюда.

— Молчи! Молчи, а не то, убирайся отсюда, если хочешь реветь… — зло сверкая глазами, шипит в свою очередь и Фатима.

Этот злой шепот приводит сразу в себя Селтонет. С залитым слезами лицом она садится на тахту.

Постепенно злые глаза татарки стали смягчаться, и она что-то отрывисто зашептала Селтонет. Селтонет радостно вскрикнула и обвила руками её колени.

— Что она говорит, что говорит? — взволнованно спрашивала Глаша.

— Она говорит… Она говорит… Чтобы завтра вечером мы обе не ложились спать… Чтобы, когда взойдет солнце… Что если можно бежать, то только завтра… Или никогда, потому, что уже после завтра возвратится с муллою ага Махмет.