Дели-акыз - [36]

Три дня уже прошло после беседы Глаши с Абдул-Махметом, а Селтонет она еще не видала ни разу в саду. Очевидно, ее водят гулять ночью, или по ту сторону дома, куда из «тюрьмы» Глаши нет окошка. Но удивительно то, что обычная песня за стеной замолкла, как будто никто там большее не живет.

— Селтонет! Если ты еще тут, откликнись! — крикнула как-то Глаша и отчаянно постучала в стенку кулаками. Но, увы! Вместо голоса Селтонет послышался грозный крик старухи Зюльмы, разразившейся со двора какими-то татарскими ругательствами и красноречиво потрясавшей кулаками по направлению Глашиного окна… И к довершению всего, принесшая обед Фатима объявила от имени хозяина, что если девочка еще раз попробует кричать, то табурет у окна немедленно будет вынесен из её горницы.

Пришлось поневоле покориться им и терпеливо ждать своей участи.

— Вот тебе хинкол, звезда души моей… Вот чуреки, вот кусок самого вкусного, самого молодого барашка с приправой из чеснока и изюма… Кушай, луч сердца моего, кушай, цветок Грузии и карталинских долин! Поешь досыта, толстая будешь… как Аминат будешь… Ха-ха-ха! — и, произнеся последнюю фразу, Фатима звонко смеется.

Она только что принесла ужин Глаше; пока Глаша нехотя глотает горячую похлебку, закусывая ее куском пшеничного чурека, Фатима смотрит на нее веселыми, бойкими, любопытными глазками. Глаше кажется в эти минуты, что Фатима сочувствует ей, её одиночеству и жалеет ее.

— Какая ты хорошенькая, Фатима! — говорит Глаша, чтобы еще больше задобрить младшую жену Абдул-Махмета. — Такая хорошенькая, просто прелесть!

Фатима с удовольствием принимает этот комплимент и охорашивается перед Глашей. А та продолжает:

— Я думаю, Зюльма и Аминат со злости и зависти лопаются, видя твою красоту! Лучше тебя трудно кого-нибудь найти в этом ущелье!

Фатима смеется счастливым смехом в ответ на эти слова. Она любит лесть, любит, чтобы ею занимались, чтобы ее хвалили и распространялись о её красоте.

— Завидуют они, завидуют Фатиме, очень даже! — не без гордости, лукаво прищурив глаза, говорит она Глаше. Сам Абдул-Махмет отличает Фатиму, подарки дарит, бешметы дарит из шелка… Из атласа… С золотом… И кольца с алмазами, и персидскую бирюзу, и серьги, и браслеты… Вот гляди, гляди! — И она чуть ли не под самый нос Глаше сует свои руки, свои пальцы, сплошь унизанные перстнями и браслетами.

Счастливая мысль осеняет голову Глаши. Девочка что-то соображает и обращается к Фатиме:

— Да, бедняжка, Фатима, как мне жаль тебя, как жаль!

— Жаль?.. — удивляется татарка.

— Ужасно жаль! Ведь скоро Абдул-Махмет отберет у тебя все эти вещи и подарит новой, четвертой жене.

— Как? Что говорит русская девочка? Какой жене? Какие вещи? — заволновалась Фатима, широко раскрыв глаза.

В свою очередь и Глаша делает большие глаза.

— Как! ты еще ничего не знаешь? Неужели ты не слышала до сих пор?

— Что слышала? Ничего не слышала Фатима! — отрицательно качает головой татарка.

— Ну, ну! Неужели не слышала, что ага Махмет женится на Селте?

— Что-о-о? Что говорит русская? Не может быть!

— Что-о-о? Вот тебе и что-о-о! — передразнивает ее Глаша. — Разве сама не видишь, что недаром ага держит Селтонет до сих пор здесь, недаром сам никуда не выезжает отсюда, недаром с такой любовью смотрит все на Селтонет?

Как раскаленные стрелы впиваются в сердце татарки слова Глаши. Как! Она, Фатима, до сих пор самая любимая жена аги, отойдет на второй план, когда эта кабардинка войдет в их семью? Теперь не на нее, Фатиму, а на кабардинку будут сыпаться подарки повелителя? И не ей, а другой красавицей будут громко восторгаться здесь, в поместье, все окружающие из желания подольститься ж аге? Нет, нет, не должно это быть! Не должно и не может!

Глаша замечает настроение татарки.

— Фатима, — нежным точно воркующим голосом говорит она снова, — если бы ты знала, как мне жаль тебя! Жаль, от души, милая Фатима, прошли твои красные деньки, закатилось твое солнышко-счастье. Но, конечно, ты не можешь роптать на Абдул-Махмета: не наделил тебя Аллах такой красотой, как Селтонет, трудно тебе с ней сравниться…

— Замолчи! Замолчи! — закричала вдруг татарка не своим голосом, словно кто-то вонзил ей кинжал в грудь. Она вся позеленела, слезы показались у неё на глазах.

Видя, что дело идет на лад, Глаша приободрилась и еще более ласковым, вкрадчивым голосом, чем прежде, зашептала на ухо татарке.

— Послушай, Фатима… Успокойся. Еще не все пропало, не все потеряно… Можно устроить так, чтобы ничего этого не случилось…

— Не случилось? Русская говорит, что можно устроить, чтобы не случилось?

— Ну да конечно… Можно… Но необходимо для этого переговорить с самой Селтонет.

— Зачем?

— Ах ты, Господи, какая ты странная! Ну для того, чтобы узнать, захочет ли Селта бежать отсюда?..

— Бежать?

— Конечно, Селте и мне надо бежать отсюда, и ты, разумеется, поможешь нам в этом, если не хочешь, чтобы Селтонет стала самой любимой женою Магомета.

Опять! Снова искорки гнева загораются в глазах татарки. Снова горькая улыбка искажает её милое лицо.

— Нет… Нет! Она не будет самой любимой! — бросает она глухо и бьет маленькой туфелькой об пол.

— Ну, а если ты так этого не хочешь, то помоги бежать нам отсюда, мне и Селте. Но прежде всего надо устроит, чтобы я могла повидаться с нею. Где она гуляет? Почему её нет у фонтана?