Делец включается в игру - [3]

Стремглав выскочив из «феррари» я едва успел подхватить Юрия Владимировича под руки – он уже намеревался снова рухнуть на мать-сыру, только в каком-нибудь более безопасном для его жизни месте. Как я понял, он выбрал кучу мокрой листвы под каштаном.

– А-а, Сережа, – с трудом пролепетал он, еле разжимая сухие слипшиеся губы. – Как странно вас встретить… в столь ранний час…

– А мне-то как странно, Юрий Владимирович, – проговорил я, невзначай подталкивая старика к машине, – вы даже представить себе не можете…

Я прекрасно помнил, что Ю Вэ и по-трезвой отличался завидным упрямством и весьма своеобразными понятиями о чувстве собственного достоинства.

Так что скажи я ему сейчас напрямую, что мол, подброшу до дома на своей тачке, он бы с гневом отверг мое предложение и попытался бы немедленно удалиться с гордо поднятой головой.

Впрочем, и трех шагов бы не прошел, если говорить по совести.

– Давайте немного посидим в тепле, поболтаем, – скороговоркой произнес я, уже усаживая Соколова на сиденье. – В кои-то веки свиделись…

– Да уж, – поджал он губы, – с тех пор, как ты забросил кандидатскую, я на тебя ч-чертовски разоб-биделся… И до сих пор сержусь.

Юрий Владимирович громко икнул в тот самый момент, когда я виновато разводил руками в ответ на его фразу. Выходило, что я еще и как бы оправдываю его теперешнее состояние – с кем, мол, не бывает.

– Н-да, напился я, – констатировал Ю Вэ, – что совсем даже неудивительно…

– Вы полагаете? – осторожно спросил я. – Наверняка у вас был весомый повод.

Честно говоря, я просто подсказывал Соколову ответ, так как боялся, что на самом деле никакого конкретного повода, увы, не было.

Я прекрасно был осведомлен о том, что некогда процветавшая «Вакцина» переживает сейчас не лучшие времена и дышит на ладан.

Если раньше благосостояние сотрудников зиждилось на закрытости учреждения, что влекло за собой нехилые надбавки за вредность и секретность, то во времена всеобщей гласности речь шла уже не о надбавках, а хотя бы о регулярной выплате зарплаты.

Впрочем, даже и не шла.

Большая часть сотрудников разгуливала в неоплачиваемых и размышляла о смысле жизни. Кстати, именно этот набивший оскомину вопрос и заставил меня расстаться в свое время с «Вакциной».

Услышав мое робкое предположение о конкретном поводе, Соколов откинулся на сиденье и зарыдал, прикрыв лицо ладонями.

Пьяные слезы обычно льются немеряно и, как правило, служат вступлением к занудному рассказу на тему «жизнь не удалась» и «когда же все это кончится». Но положение усугублялось тем, что данная проблематика обычно связана с возрастным кризисом и эти вопросы снимаются сами собой годам к шестидесяти. А Юрий Владимирович уже перевалил семидесятилетний рубеж. В такие годы человек устает бороться и делает вид, что помудрел.

Я не мог поверить в такой загадочный рецидив пораженческих настроений в столь почтенной возрасте. Присмотревшись к человеку, скрючившемуся рядом со мной и бессильно исторгающему соленую влагу, я начал подозревать, что повод у профессора, действительно, имеется, и что этот повод довольно веский, если заставил Ю Вэ потерять человеческий облик. Надо разобраться.

Быстренько прикинув возможную причину его рыданий, я отмел несколько тупиковых версий и остановился на двух возможных ответах.

Неизлечимая болезнь для медика не бог весть какой сюрприз; финансовые проблемы вряд ли могли стоять чересчур уж остро – как-никак Соколов получает профессорскую зарплату плюс пенсию, да и нашел же он, на что надраться; проблемы карьеры тут тоже вряд ли могли иметь место – Ю Вэ всегда спокойно относился к мелким и неизбежным пакостям своих собратьев по цеху, принимая их как должное и неизбежное зло, своего рода издержки совмещения научной и административной работы.

Значит, дело связано с семейными проблемами либо с каким-то давлением со стороны.

Если имеет место второе, то я запросто смогу оказаться полезным Соколову.

Теперь следовало постараться его разговорить. Традиционные в подобных случаях выражения типа «все образуется», «другим еще хуже», «не надо расстраиваться», «успокойтесь» здесь явно не пропирали.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – выбрал я наиболее уместную фразу.

Юрий Владимирович отчаянно замотал головой и не менее отчаянно высморкался.

– Нет, конечно, – хрипло ответил профессор и, тут же, противореча сам себе, попросил: – Шарфик я потерял. Может быть, съездим в рюмочную, что на Мичурина? Вдруг он там еще лежит?

– Вдруг, – согласился я и мы поехали по направлению к круглосуточной забегаловке, где мой бывший патрон провел сегодняшнюю ночь.

По дороге в заведение Юрий Владимирович перестал плакать, немного приосанился, расправил сутулые плечи и с головой ушел в себя. Я искоса посматривал на профессора в зеркальце – Соколов меланхолично, с каким-то невыносимым отчаянием и печальной улыбкой изучал свои черные ногти, которыми профессор загребал под себя опавшую листву и царапал ствол каштана.

Я не мог не вспомнить, как мы по пятнадцать минут мыли руки перед работой, перед тем, как надеть перчатки и мне стало как-то не по себе.

– Это здесь, – кивнул он на железную дверь, выкрашенную зеленой краской.