Делай то, за чем пришел - [14]

Глеб стал излагать суть дела, а Виноградов пристально и бесцеремонно разглядывал его; Глеб внутренне даже как бы поеживался под взглядом голубых виноградовских глаз.

— Ясно, — сказал наконец Виноградов. — Только у меня сейчас занятия. Поговорим после. Хорошо?.. А впрочем, — вдруг спохватился он, — если желаете и если есть свободное время, милости прошу со мной на урок. — Он улыбнулся одними уголками рта.

Занятия он вел весело и вдохновенно. Глебу сперва даже показалось, что Виноградов немного рисуется, мол, смотри, молодой преподаватель, как надо вести урок!.. Однако потом по поведению студентов Глеб понял — нет, не рисуется Виноградов, такой он, видимо, всегда.

Четко, по-военному, проведя перекличку, Виноградов объявил:

— Вначале, как всегда, кинжальный опрос.

И началось... Энергичный, подвижный, расхаживал он между столами, и на головы студентов сыпались конкретные, четко сформулированные вопросы.

— Скажите-ка вот вы, Береговой...

— На этот же вопрос ответит Колмакова.

— Ну а вы, Павлов, как думаете?..

— Сажин согласен с Павловым?

— Плохо, Павлов, садитесь. Будете так отвечать, я вас, батенька, лишу сна и аппетита...

Зевающих не было, вся группа была в напряжении, в рабочем возбуждении.

— А ну, Ванин, сообразите...

— Прикинь-ка, братец Комаров... Да живо, живо!

— Теперь «камчатку» потревожим...

Потом Виноградов объявил тему нового занятия. Сначала он подробно разъяснил, в чем состоит проблема. Затем предлагал всей группе: «Давайте так попробуем ее решить...», «Не получается...», «А если так?..», «И так не годится...», «Как же быть?..» Словом, возбуждал у слушателей желание разгадать, решить самим, стать как бы исследователями, первопроходцами. Он не спешил показывать, что ему давно известны и ход решения, и его результат; он давал студентам возможность посоображать. Не прерывал рабочий шум в аудитории, ошибочные предложения опровергал доказательно и терпеливо. Ну а если кто-то предлагал правильное решение, Виноградов не скупился на похвалы...

Чертежи на доске у него были четки, даже красивы, слова кратки и точны, голос от тихого, ровного мог подниматься чуть ли не до громового. На лице могло быть недоумение, даже растерянность, мол, как же все-таки решить эту проблему? Потом начинался поиск, лоб морщился, в глазах отражалась работа мысли, а когда общими усилиями решение находилось, лицо у Виноградова как бы светлело. Он обрадованно делал вывод, и голос у него при этом был твердым, даже торжественным.

Под конец занятий, глянув на часы, Виноградов отряхнул руки от мела и предложил:

— Ну а теперь кратко запишем то, что мы тут с вами открыли...

И группа записывала выводы, которые он диктовал не спеша, размеренно, с необходимыми паузами.

На Глеба такая «артистическая» (как он ее определил) манера вести занятия произвела большое впечатление; он даже на время забыл, зачем пришел к Виноградову. Однако сам Виноградов и вернул его «на землю».

— Ну вот, — сказал он, когда они возвратились в кабинет и закурили, — а теперь поговорим об Евстигнееве... Я лично считаю, что его надо гнать из техникума. Вообще-то я против карательных мер, я за кропотливую возню даже с самыми отпетыми, так сказать. Но этого шалопая надо гнать, и чем быстрее, тем лучше. Исключить его нужно было давно, а его все тащат, тащат за уши и вот дотащили до третьего курса. Больше двадцати экзаменов за это время он сдал и всякий раз с досдачей, с пересдачей, всякий раз натягивали ему троечки. Но со мной этот номер не пройдет. Дважды он пытался мне сдавать и оба раза проваливался с треском. Потому что, понимаете, нет общей подготовки, не знает ни математики, ни физики, ни механики. А преподаватели этих дисциплин ставили ему троечки. И при этом свою мягкотелость, свою нечистоплотность еще выдают за доброту! Мол, ну чего уж там, поставим тройку, жалко, что ли? А никакой тут доброты и близко нет, — усмехнулся Виноградов. — Тут хитрость у некоторых, расчет: а вдруг, мол, к папаше Евстигнееву на прием по личным вопросам придется?.. А он возьмет да и припомнит?.. Нет, уж лучше от греха подальше. Тем более, что и сам директор не склонен отчислять Евстигнеева... И никак не хотят понять, что тем самым окончательно калечат парня. Он ведь уже уверовал, что так или иначе, а тройку все равно получит, так или иначе, а до диплома его дотянут. Теперь вот и вы потянете Митрофанушку за уши...

— Так вот уговорил Петр Максимович... — поморщился Глеб. — Мне-то самому не хочется, стыдно даже и затевать такое собрание...

— А он ведь сначала не был таким «дипломатом», Петро-то наш Максимович... — задумчиво заговорил Виноградов о директоре. — Мы же с ним почти в одно время пришли в техникум. Оба не успели еще и гимнастерки сбросить... И по характеру казался прямым, открытым, любил резать правду в глаза, ну, словом, солдат, настоящий солдат. А потом, смотрю, помаленьку стал меняться, более «гибким» стал, трезво мыслящим, так сказать... Словечко «достать» вместо «купить» появилось.

Прямота у него глупостью стала называться, а изворотливость, умение извиваться, наоборот, мудростью. Словом, сделался он этаким «практичным» человеком... С какой-то стороны его можно, конечно, понять... Нам ведь, преподавателям, что? Мы отбарабанили и по домам. А ему то надо, другое надо. Трубы в системе отопления износились, текут. Где взять новые? Наглядных пособий не хватает — надо «доставать». Краски, бывает, элементарной краски, что полы красят, нет — нужно «добывать». И так далее и так далее. Я уже не говорю о жилье, о квартирах для преподавателей!.. А Евстигнеев в городе голова, он почти все может... Так что директор наш в данном случае вроде и не за себя болеет, а за техникум. И все равно продавать свою совесть за трубы и за краску... — Виноградов брезгливо отодвинул от себя лежащий перед ним на столе потрепанный журнал группы. А потом, снова в упор рассматривая Глеба, как бы прощупывая его взглядом своих жестких голубых глаз, сказал: — Так что дело, конечно, ваше, как вы там решите на своем собрании... Можете и на поруки Евстигнеева брать... да только не понимаю, какой в этом смысл. Меня-то вам все равно не обойти. Двойки-то у Евстигнеева стоят. А я за здорово живешь их исправлять не собираюсь. Добреньким я становиться не собираюсь. Учтите это.