Делай то, за чем пришел - [12]

— Но это все мелочи, — великодушно поморщился Глеб. — Это к тому, что человек не машина... Однако тут есть далеко не мелочи. Смотрите... Подобную деталь практически невозможно изготовить. По чертежным стандартам все верно, все правила черчения соблюдены, все размеры на месте. Но изготовьте мне, Алексей Иванович, такую сложную отливку на производстве. При современном уровне литейной технологии не изготовите! Второй пример... Как вы подберетесь со сверлом вот к этому приливу? Перископ нужен, а не сверлильный станок, чтобы сделать отверстие в таком закоулке!.. Вот и получается, что все ваши «образцовые чертежи» — это, так сказать, искусство для искусства, черчение ради черчения. А ведь по этим образцовым чертежам вы учите студентов!..

— Дэ-э... — после долгого раздумья произнес Вербин. Еще помолчал, покурил, а потом вдруг весело воскликнул: — Как он нас, а! Ну и Устиныч, ха-ха! Взял в оборот, кха-кха-кха! — Морщины перестроились для улыбки, большие губы расплылись.

Чего-чего, но такого Глеб не ожидал. Внимательно посмотрел на Вербина — да нет, от души старик радуется. И уж готов был умилиться и собою, и Вербиным, и таким удачным завершением конфликта, как вдруг заметил несоответствие... Да, да, ему не показалось... Внешне Вербин был доволен, улыбался, отечески одобрял. Но его глаза при этом, его глаза... В них была не то горечь, не то боль, словом, далеко не веселые были глаза. И Глеб опомнился. Ему стало жаль Вербина, настолько жаль, что он готов был пойти на попятную.

— Вы вот что, Алексей Иванович... Вы не сердитесь, не обижайтесь...

— А за что обижаться? И на кого сердиться? — теперь уже явно горьковато улыбнулся Вербин. — Так стариков и надо! Пусть не путаются под ногами...

— Ну, Алексей Иванович...

— Оброс, оброс! — решительно перебил Вербин. И с каким-то ожесточением стал выкрикивать: — Заплесневел!.. Пылью покрылся!..

А потом опять долго молчал, так долго, что Глеб не знал уж, что и делать.

— Вот что... — заговорил наконец Вербин. — Пойдем-ка мы с тобой выпьем... а?

— Ну... хорошо, — облегченно вздохнув, согласился Глеб. — А куда?..

— Да хотя бы в кабачок…

И они молча отправились в кабачок. Так в Небратске называли ресторан возле колхозного рынка.

Беспощадный Виноградов

«Виноградов снижает успеваемость в техникуме!»

«Чересчур принципиальный товарищ...»

«Перегибает...»

«Моя перед экзаменами не могла уснуть. Говорит: мама, я только начну засыпать — вижу, как Виноградов мне двойку ставит...»

«Подумаешь... герой!»

«А самомнение какое!»

«Высокомерен...»

Подобные суждения не раз приходилось слышать Глебу в преподавательской.

Виноградов был среднего роста, коренастый, крепкий; красивая седая голова, строгое лицо, голубые глаза. Одевался обычно в добротный темно-синий костюм, носил красный клетчатый галстук и безукоризненно белую рубашку. В движениях был энергичен, однако словоохотливостью не отличался, разговоры в преподавательской поддерживал редко, а если и говорил с кем, то частенько с иронической интонацией. За это тоже, как понял Глеб, Виноградова недолюбливали, искали в каждом его слове намек, подковырку, насмешку...

Конечно, не со всеми был Виноградов таким «колючим». Например, с молоденькой преподавательницей английского языка Викторией Робертовной он был совершенно другим. Тут он как бы смягчался, становился добрее, тише. Они уединялись обычно где-нибудь в уголке преподавательской и негромко разговаривали. И вид у англичанки был такой, что вот-вот она расплачется; а Виноградов успокаивал ее, смотрел сочувственно и грустно.

О чем они говорили, никто не знал, однако весе хорошо знали, что у Виктории муж пьяница и что она, имея на руках двух малышей, мучится с этим мужем. А потому нетрудно было догадаться, что она рассказывает Виноградову о своем житье-бытье, облегчает душу.

Однако и те преподаватели, которые недолюбливали Виноградова, и те, что любили его, когда разговор заходил о его прошлом, были едины во мнении: да, его прошлое заслуживает всяческого уважения. Виноградов, как узнал Глеб, прошел всю войну, был дважды тяжело ранен, а под Житомиром у него погибли во время бомбежки жена и дочь. А он так их любил, говорили, что после войны не захотел жениться ни на ком; так и живет с тех пор один.

На педсоветах Виноградов выступал редко, а если и выступал, то, как правило, с критикой.

— Из стипендии сделали пугало, — сердито сказал он однажды. — Снятием со стипендии угрожают, Студент плохо учится — снимем со стипендии, нарушает дисциплину — снимем со стипендии, убегает с собраний — снимем со стипендии, не ходит на репетиции хора — снимем. Как же, спрашивается, дошли мы до жизни такой?..

— Что поделаешь... — вздохнув, проговорил завуч.

— Что поделаешь? — подхватил Виноградов. — А вот думать надо, что делать. А то получается очковтирательство. Ставим галочки: хор есть, лекцию провели, диспут провели, присутствовали поголовно все. Это же легче всего — пригрозили снятием со стипендии и живем не тужим. Гораздо труднее разъяснить, убедить, заинтересовать лекцией, диспутом так, чтобы отбою не было. Позор нам, коль мы то и дело прибегаем к финансовой дубинке!..