Делай, как я! - [15]
Отец вскинул руку к козырьку.
– За халатное отношение к служебным обязанностям, – четко выговорил он, – которое едва не привело к жертвам, объявляю рядовому Лебедеву трое суток ареста.
– Есть трое суток ареста… – как эхо откликнулся Лебедев.
– Вольно, – скомандовал отец и шагнул к Лебедеву. – Что это у вас в руке? Покажите.
Лебедев разжал левую руку – на ладони у него лежала маленькая сплющенная пуля.
– Это вы там… нашли? – помедлив, спросил отец.
– Да, – тихо сказал Лебедев.
Потом Лебедев вернулся в строй, и отец уже другим, будничным голосом начал говорить о стрельбах – кто и в каком порядке будет теперь стрелять.
А Димка отошел в сторону и сел на камень. Первый раз Димке хотелось побыть одному. Ему надо было о многом подумать…
Делай, как я!
История, которую я хочу рассказать, произошла вскоре после того, как меня назначили командиром отделения. Жёлтые ефрейторские лычки на моих погонах были совсем новенькими, да и волосы ещё не успели отрасти и топорщились коротким ёжиком. И мне казалось, что солдаты, хотя и делают вид, будто относятся ко мне с уважением, на самом деле посмеиваются надо мной.
А тут ещё это упражнение. Вроде бы совсем простая штука – делал я на брусьях упражнения и потруднее, – но вот не давалось оно мне, и всё. Бывает же так: сложные вещи одолеешь, а на каком-нибудь пустяке как споткнёшься раз, так и ни с места. А надо сказать, в армии существует такое правило: командир должен обучать своих подчинённых по принципу: "Делай, как я". Это значит – личным примером. Ну, а мне как быть?
И всё бы ничего, если бы не один солдат – Смородин была его фамилия. Никак не идёт у него дело с этим упражнением,- мускулатура жиденькая. А главное, – тренироваться не хочет. Вбил себе в голову: не получится, и всё тут. Другие солдаты – кто на турнике, кто на брусьях в свободное время занимаются, а Смородин стоит в сторонке, руки за спину, и наблюдает. Я уж к нему по-разному пробовал подойти: и объяснял, и советы давал – ничего не помогает.
Нет, думаю, так не выйдет, надо во что бы то ни стало самому научиться.
А как тренироваться, когда командир отделения весь день на глазах у подчинённых? Разве приятно, если солдаты узнают, что их командир не умеет делать такое простое упражнение? Стыдно! Какой же после этого у меня авторитет будет?
И всё-таки я нашел выход. Как только взвод уйдёт в класс на самоподготовку, я – во двор казармы и – к брусьям. Оглянусь вокруг – никого не видно – и начинаю…
Пусть, думаю, раз не получится, пусть десять, пусть сто раз не получится, а на сто первый всё равно получится!
Работаю на брусьях, а сам всё на учебный корпус, где взвод занимается, поглядываю. Чуть дверь хлопнет, сразу – в сторону и хожу с независимым видом. И так каждый вечер. Уже и ладони все в мозолях, и бросить эту затею хочется, а только как вспомню, что завтра со Смородиным заниматься, – поплюю на ладони и снова к брусьям.
И постепенно начало это упражнение у меня получаться. Чувствую – ещё денёк, другой, и я своего добьюсь.
Но вот выхожу в воскресенье из казармы и вижу: солдаты, как обычно, толпятся возле брусьев и среди них – Смородин. И ещё спорит с кем-то. "Пустите, – кричит, – сейчас моя очередь! Моя!" Повис на брусьях, ногами в воздухе болтает, а солдаты вокруг смеются и подбадривают: "Смелее, смелее давай!"
Мне, откровенно говоря, даже немного обидно стало. Выходит, вроде бы я напрасно старался. Но, конечно, обида очень скоро исчезла. Так эта история и кончилась: я научился делать злосчастное упражнение, а Смородин скоро стал ничуть не слабее других солдат в моём отделении.
С тех пор прошло немало времени.
Как-то остались мы вдвоём со Смородиным в классе после самоподготовки, и я его спрашиваю:
– Скажите, Смородин, почему это у вас так отношение к физкультуре изменилось?
Он улыбнулся и отвечает:
– Сядьте, товарищ младший сержант, на минутку на моё место. Так точно – вот здесь, возле окна. Видите?
Сел я, взглянул в окно и вдруг… брусья! В просвет между казармой и забором видны брусья.
Так вот оно что! А я-то тогда думал, что меня никто не видит…
Солдатская каша
Ручаюсь, в каждой роте наверняка отыщется свой запевала, заводила, остряк, мастер на все руки – и песню спеть, и на гитаре сыграть, и весёлую историю рассказать – не может рота жить без такого человека. И свой ротный художник тоже найдётся в каждой роте. И силач свой – штангист или борец, своя гордость, своя знаменитость, чемпион ротный – тоже обязательно обнаружится.
Но в той же роте непременно есть и свой неудачник, некий козёл отпущения, на долю которого вечно достаются насмешки и наряды вне очереди.
Был такой человек и в третьей роте.
И фамилия у него была очень подходящая для подобного характера – Уточкин. Миша Уточкин. Ему скажут: "Сбегай", и он бежит, скажут: "Принеси", и он приносит, хотя те, кто говорил ему так, были такими же, как и он, рядовыми солдатами и, конечно, никакого права командовать Уточкиным не имели. А ещё посмеивались потом над ним же: тюхтя, тихоня, маменькин сынок. Причём Миша Уточкин был и не слабее и не глупее других, просто тихий, послушный, безответный, что называется, человек.
