Делай, что хочешь - [50]
Месяц вышел и налился светом. Стемнело. Быстро и тихо толпа исчезла. Но праздник продолжался. Разбирать столы тоже было весело. Старый Медведь рассказал, что произошло на заводе: справились, уже все в порядке. Я признался, как только что превратился в ребенка, вспоминая свои сказки с картинками. Сестры смеялись, сбросив напряжение ответственности. У них была – «и есть, дома лежит!» – точно такая же книга. К центру оживления подтянулся народ. Спрашивали о лекции. Да, в воскресенье. Можно прямо здесь. Перед обедом. Вы умеете говорить на воздухе? Не страшно, что не пробовали, когда-то надо начинать. В политику, например, пойдете. На митингах выступать придется. В политику? Ни за что!
Оживление не спадало. «Загляденье у вас сестрички! Сероглазые!»
Меня звали посидеть-выпить, поближе познакомиться. Возле самого фонтана сдвинули два стола. Откуда-то возник Андрес, теперь спокойно-решительный. «Извини, что не подошел. Ты видел, меня перехватили». Честно говоря, без него было лучше.
Спускалась та тишина, которой никогда не бывает в бессонной столице. Луна задремала в чаше фонтана. Ярко чувствовался свежий запах воды и цветов. Все мы невольно понижали голос. Разговор колебался, как пламя свечи. Открытие, вечер, серые глаза, перебежчик… Где-то совсем близко – за углом в переулке? – поднялась возня. И что-то вроде ворчания, отрывистого то ли лая, то ли карканья. Как будто собаки сцепились над костью. Но в городе не было собак, которые бегали бы без дела. Вдруг хриплые слова прорезали животное рычание: Из черной тени в зеленоватый свет качнулись две фигуры. Одна точно была репортером, но я не мог понять, кого он тащит с собой. Почти на себе. Их ждали молча и поглядывали на меня вопросительно. Похоже, это я должен был решить, что делать с пьяными – прогнать или позвать. Было любопытно.
– Пусть будет так, – проскрипел репортер неизвестно о чем. Второй безобразно сел мимо стула, побарахтался на четвереньках и застыл на бортике фонтана, уткнув локти в колени и лицо в ладони. Это, конечно, был Гай, но неузнаваемый. Теперь он напоминал не черного лебедя – как это мне померещилось? – а раздавленную колесом ворону. Им налили, хмуро посмеиваясь и чего-то ожидая. Цапля ухватила ворону за шиворот, втащила на стул и потребовала: «Пей! Очухаешься». Воронья лапа раздавленно дернулась, но поймала стакан. Все выпили.
– Пусть будет так, – повторил репортер. – Предрассудки неистребимы. Понимания не дождешься. Я для них неудачник из жалкой газетенки. Слетают сюда из своих «Ведомостей», как небожители. А сами такие же, как я. Газета – плохой путь к бессмертию.
Поусмехались: бессмертия хочется?
– Точно так же, как и вам, – отрезал он, и собутыльники стали слушать внимательно. – Если умрет репортер, никто не заметит. Его строчек больше нет, но вместо них есть другие, такие же безымянные. И эти серые строчки смыкаются над его памятью, как волны над утопленником.
Непризнанный поэт, вот он кто. Гений недоношенный. Наверное, эта мысль как-то на мне отразилась. Он строго наставил на меня нос и палец:
– Только я имею право сказать – стертые строки. А ты, столичный, на пустяковый вопрос ни словечка не вякнул. Думал – запросто, да оборвался.
Герти предупреждала – напьется и сцепится. Только не со мной. Со мной не выйдет. Двину против него рать доброжелательности. Сказал очень серьезно:
– А вы мне помогли. Спасибо. Может, прочтете что-нибудь свое?
Оказывается, я не ошибся. Ко мне присоединились, негромко постукивая стаканами: давай, читай! Выпили. Стихослагатель встал. Пробормотал: «Справедливость – очень редкая птица». Вздохнул. Покрутил шеей. Вытер ладонь о карман. Приложил к сердцу. И задекламировал:
Странно. Куда лучше, чем можно было ожидать. Вокруг что-то завосклицали. Я попросил прочесть еще раз. Он сел, словно подломились ноги. Спросил: «Правда?» И медленно, с рыдающим хрипом прочел сначала. На этот раз все притихли. И вдруг раздался безжиненно-стеклянный голос Гая:
– Здравствуй, небо, я вернулся. Это хорошо. Но только это. И таким размером писать нельзя. И так рифмовать нельзя.
– Кто тебя спрашивает? Почему нельзя? – заступились за стихотворца слушатели.
Гай посмотрел стеклянным взглядом и медленно выговорил:
– Потому что это ворон. Потому что черный ворон. Потому что страшный ворон. Каркнул ворон: никогда.
И сам закаркал, закашлял, попытался отпить из стакана. Захлебнулся, облился. Вино потекло у него изо рта и носа. Стянутые на затылке волосы рассыпались, намокли, липли к щекам. Почему-то все смотрели, хотя было противно до тошноты. Вдруг Андрес крикнул: «Свинья! Дохлятина!» – и вскочил. Чтобы расправиться? Злой на меня, нашел выход бешенству? Но мигом появился Карло. «Тихо, тихо, сейчас, сейчас». Выдернул Гая из-за стола и уволок, как тряпичную куклу.
Каким образом у детей позднесоветских поколений появлялось понимание, в каком мире они живут? Реальный мир и пропагандистское «инобытие» – как они соотносились в сознании ребенка? Как родители внушали детям, что говорить и думать опасно, что «от нас ничего не зависит»? Эти установки полностью противоречили объявленным целям коммунистического воспитания, но именно директивы конформизма и страха внушались и воспринимались с подавляющей эффективностью. Результаты мы видим и сегодня.
Рассказы в предлагаемом вниманию читателя сборнике освещают весьма актуальную сегодня тему межкультурной коммуникации в самых разных её аспектах: от особенностей любовно-романтических отношений между представителями различных культур до личных впечатлений автора от зарубежных встреч и поездок. А поскольку большинство текстов написано во время многочисленных и иногда весьма продолжительных перелётов автора, сборник так и называется «Полёт фантазии, фантазии в полёте».
Побывав в горах однажды, вы или безнадёжно заболеете ими, или навсегда останетесь к ним равнодушны. После первого знакомства с ними у автора появились симптомы горного синдрома, которые быстро развились и надолго закрепились. В итоге эмоции, пережитые в горах Испании, Греции, Швеции, России, и мысли, возникшие после походов, легли на бумагу, а чуть позже стали частью этого сборника очерков.
Спасение духовности в человеке и обществе, сохранение нравственной памяти народа, без которой не может быть национального и просто человеческого достоинства, — главная идея романа уральской писательницы.
Перед вами грустная, а порой, даже ужасающая история воспоминаний автора о реалиях белоруской армии, в которой ему «посчастливилось» побывать. Сюжет представлен в виде коротких, отрывистых заметок, охватывающих год службы в рядах вооружённых сил Республики Беларусь. Драма о переживаниях, раздумьях и злоключениях человека, оказавшегося в агрессивно-экстремальной среде.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.