Делай, что хочешь - [35]

– Обманывать – это как раз норма. Ложь предписана обычаями.

– То есть как норма?

– В зависимости от обстоятельств!

Андрес вскинул голову и неприятно побледнел.

– Тут не на что сердиться – успокаивающе вмешался Старый Медведь. – Ведь и в самом деле далеко не всегда надо быть правдивым и откровенным. Правила вполне внятные. В обычае, к примеру, неправда из вежливости. Кто этому не следует, слывет хамом. Такого не уважают. А бывает иначе – уважают и опасаются как человека резкого и сурового. Или еще: хранить доверенную тайну. Тут каждый сам решает, когда и почему нельзя дальше скрывать, а надо рассказать. Каждый взвешивает, сомневается. Ошибается. В ту или другую сторону. Еще врачебная тайна. Обман больного. Наверное, и еще что-то. Не могу сразу сообразить. Твердо осуждается не ложь вообще, а особая, для которой и слова особые. Клевета, наговор, интриганство, предательство, измена, двоедушие. А еще враки, брехня. Тут не столько осуждают, как презирают. Или посмеиваются.

– Я так и не понял, вы в зависимости от обстоятельств что сделаете? Предадите и наклевещете? А если нет, то почему?

– Легко ответить. Тут принцип простой: сам живи и другим давай.

Мы с Андресом переглянулись и нечаянно начали в унисон:

– Но это же…

– Да, это присказка о воровстве и мздоимстве. Мол, сам подворовывает и руки греет и на такие же делишки соседа сквозь пальцы смотрит. Как не знать. Но почему так вышло, что хорошие слова стали обозначать плохие дела, в толк не возьму. Я их понимаю прямо. Живи сам и давай жить другим – то самое, на чем можно стоять. Если для той же мысли подскажете другие слова, буду говорить по-другому.

– Для той же мысли другие слова – снисходительность к пороку, – отчеканил Андрес. – Устоять можно совсем на другом: делай, что должен, и будь что будет.

После такой фразы остается только замолчать, и я пожалел, что не сам ее сказал, но Юджина вдруг засмеялась.

– Извините, над собой. Пришло в голову, что для этой мысли тоже есть другие слова. Смешные. Прокукарекал, а там хоть не рассветай. Не обижайтесь, нечаянно вышло.

Не очень-то вежливо перебив спорящих, я сказал, что хотел бы от моральных категорий обратиться к эстетической практике. И рассмотреть удивительную полянку. Вслед за мной поднялись проводник и Марта. Скоро ли он сообразит, что лишний? Я вскользь слушал, как однажды на охоте он увидел за деревьями бесшумный и неподвижный пожар и как пытался, но не сумел разгадать секрет.

Под алыми кронами как будто таяла вечная заря. На просвет кленовые листья горели раскаленными рубинами. Проводник сказал, что пойдет проверить, как там лошади. Мы с Мартой остались вдвоем. Я смотрел на нее и не сразу понял, о чем она спрашивает. Ах да, на чьей стороне я был в споре. Не хотелось ни продолжать все о том же, ни отделаться отговоркой. Все-таки решил ответить откровенно.

– Не могу сказать, что на вашей. Слишком рискованные и ненужные парадоксы. Я ведь понимаю, что вы куда нравственнее меня или Андреса. Тем более обоих вместе. Зачем же говорить, что мораль относительна, что лгать и убивать можно?

– Но ведь те, кто говорит, что нельзя, не убий и подставь другую щеку, точно так же воюют и казнят.

Прямо перед нами солнце выхватывало из тени ярко-малиновые листья. Взяв Марту за руку, я расправил ее пальцы на пальцах клена. Она не сопротивлялась. Быстро перевернув лист, поцеловал ее ладонь через прохладные кленовые жилки. Не смутилась, не возмутилась, спокойно убрала руку и, похоже, собиралась продолжать спор. «Так почему же…», – сказала она – явно не о моей дерзости. Был ли это знак поощрения, или на границе такие вольные нравы, но я решил, что настала самая удобная минута, и достал из нагрудного кармана заветную коробочку. Полушепотом произнес давно заготовленные слова. Алмазная капелька вспыхнула, на красные листья посыпался павлиний блеск. Я тихо уговаривал. Вдруг ее лицо замкнулось, словно в окне погасили свет и захлопнули ставни. Коротко сказала, что пора возвращаться, нас ждут. Я понял, что путешествие кончилось плохо: я проиграл не только пари, но и доверие. Пожалуй, история обернется не только неприятным объяснением со Старым Медведем, но и прекращением знакомства.

– Марта, постойте. Я вижу, что вы огорчены, но, честное слово, не понимаю чем. Это же право поклонника – преподнести подарок в знак восхищения красотой или талантом. Почему же мне вы отказываете в таком праве?

Помня, что сестры всегда отвечают на прямой вопрос, я понадеялся на ответ и не ошибся. Остановилась, ответила.

– И огорчена, и не понимаю. Если бы вашей сестре поклонник дарил брильянты, вам бы это понравилось?

– Наверное, я постарался бы понять искренность его поступка… Особенно если бы он поспорил на ящик коньяка, скотина такая, что сестра примет подарок… Но довод подействовал. С самого начала они все отнеслись ко мне очень доверчиво – из-за дяди, конечно, – и теперь Марта колебалась: верить ли своему впечатлению или моим честным и недоумевающим глазам. Она поддавалась, оттаивала, а я втягивал ее в разговор:

– К сожалению, у меня нет сестры. Только брат, и мы не ладим. Если ошибся – простите. Но разве вам совсем ничего нельзя подарить? Мне этого хочется.